Ее волосы сгорели, но черты лица еще были различимы. Она перестала визжать по-собачьи. Фемтиосекс отвлекся. Она одарила солдата, который вспыхнул, добровольно встав рядом с ней, нежнейшей и женственнейшей из улыбок. Потом нахмурилась, словно должна была что-то вспомнить, несмотря на окружавшие ее боль и ужас.
– Сейчас! – прошептал Охотник. И внезапно атаковал лорда Фемтиосекса, как атаковал чужие, туземные разумы Фомальгаута III.
Толпа не понимала, что случилось с лордом Фемтиосексом. Он струсил? Или сошел с ума? (На самом деле Охотник, используя всю силу своего сознания без остатка, сошелся с Фемтиосексом в небесной схватке; они оба были крылатыми тварями-самцами, отчаянно певшими прекрасной самке, которая пряталась на земле далеко, далеко внизу.)
Джоан была свободна – и знала это.
Она отправила свое послание. Оно ворвалось в разумы Охотника и Фемтиосекса, захлестнуло Элейн, заставило даже Физи, главу птиц, тихо выдохнуть. Она крикнула так громко, что час спустя Калму наводнили сообщения из других городов, жители которых спрашивали, что случилось. Ее послание было цельным, не разбитым на слова. Но словами его можно было выразить так:
– Возлюбленные мои, вы меня убиваете. Такова моя судьба. Я несу любовь – а любовь должна умереть, чтобы жить. Любовь ничего не требует, ничего не совершает. Любовь ни о чем не думает. Любить – это знать самого себя и всех других людей и существ. Знать – и радоваться. Мои дорогие, я умираю за всех вас…
Она в последний раз открыла глаза, открыла рот, вдохнула голое пламя и обмякла. Солдат, державшийся, пока горели его одежда и плоть, выбежал из огня, пылая, к своему отряду. Выстрел остановил его, и он рухнул на землю.
Людской плач слышался на улицах. Недолюди, ручные и лицензированные, беззастенчиво стояли среди людей и тоже плакали.
Лорд Фемтиосекс устало повернулся к своим коллегам.
Лицо госпожи Гороке застыло в гротескной маске скорби.
Он обратился к госпоже Арабелле Андервуд:
– Судя по всему, я где-то ошибся, моя госпожа. Прошу вас, возьмите командование на себя.
Госпожа Арабелла поднялась и приказала Физи:
– Погасите огонь.
Она оглядела толпу. Ее жесткие, искренние севстралийские черты ничего не выдавали. Элейн поежилась, представив целую планету таких людей: сильных, упрямых и умных.
– Все кончено, – произнесла госпожа Арабелла. – Люди, расходитесь. Роботы, приберите здесь. Недолюди, за работу.
Она посмотрела на Элейн и Охотника.
– Я знаю, кто вы такие, и догадываюсь, что вы сделали. Солдаты, уведите их.
Тело Джоан почернело от огня. Лицо больше не походило на человеческое; последний выброс пламени поразил нос и глаза. Ее юные, девичьи груди с душераздирающим бесстыдством свидетельствовали о том, что когда-то она была молодой девушкой. Теперь она была мертвой, просто мертвой.
Будь она недочеловеком, солдаты бросили бы ее в ящик. Вместо этого они отдали ей воинские почести, как одному из своих товарищей или важному гражданскому лицу во время катастрофы. Они достали носилки, положили на них обугленное тельце и накрыли его своим флагом. Никто не приказывал им так поступить.
Один из них повел отряд по дороге к Уотерроку, где располагались армейские службы и казармы. Элейн увидела, что он тоже плакал.
Она хотела было спросить солдата, что он об этом думает, но Охотник качнул головой, останавливая ее. Позже он сказал ей, что солдата могли наказать за разговор с ними.
Когда они добрались до канцелярии, госпожа Гороке уже была там.
Госпожа Гороке уже там…В последовавшие недели это стало кошмаром. Она справилась со своей скорбью и занялась расследованием дела Элейн и С’Джоан.
Госпожа Гороке уже там… Она ждала, пока они спали. Ее образ – а может, она сама – присутствовал на всех бесконечных допросах. Особенно ее интересовала случайная встреча покойной госпожи Панк Ашаш, неуместной ведьмы Элейн и неприспособленного человека Охотника.
Госпожа Гороке уже там… Она спрашивала обо всем, но сама не говорила ничего.
За исключением одного случая.
Однажды она взорвалась, это был яростный всплеск после бесконечных часов формальной, официальной работы.
