Мертвая госпожа Города глупцов
I
Конец вам уже известен – величественная драма лорда Жестокость, седьмого в своем роду, и колоссальный заговор, устроенный девушкой-кошкой К’мелл. Но вы не знаете начала, того, как первый лорд Жестокость получил свое имя – в честь ужаса и вдохновения, которые его мать, госпожа Гороке, испытала благодаря знаменитой подлинной драме девушки-собаки С’джоан. Иногда эту историю также называют делом «безымянной ведьмы», что само по себе абсурдно, поскольку имя у нее имелось. Это было имя «Элейн», древнее и запретное.
Элейн была ошибкой. Ее рождение, жизнь и карьера – сплошная ошибка. Рубин ошибся. Как такое могло случиться?
Вернитесь в Ан-фанг, на Мирную площадь Ан-фанга, в Исходное место Ан-фанга, где берут начало все вещи. Она была яркой. Красная площадь, мертвая, пустая площадь под желтым солнцем.
Это была Изначальная Земля, сама Родина человечества, где Землепорт пробивается сквозь ураганные облака выше гор.
Ан-фанг располагался возле города, единственного живого города с доатомным названием. Он носил милое, бессмысленное название Мийя-Мифла; здесь линии древних дорог, которых тысячелетиями не касались колеса, вечно тянулись вдоль теплых, светлых, чистых пляжей Старого юго-востока.
Штаб-квартира «Человеческого программирования» располагалась в Ан-фанге, и там произошел сбой.
Рубин дрогнул. Две турмалиновых сети не смогли скорректировать лазерный луч. Алмаз зарегистрировал ошибку. Ошибка и поправка поступили в центральный компьютер.
Ошибка установила в общем реестре рождений Фомаль– гаута III профессию «терапевта-любителя, женского пола, с врожденной способностью корректировать человеческую физиологию посредством местных ресурсов». На некоторых первых кораблях таких людей называли ведьмами, поскольку они исцеляли необъяснимым образом. В группах первых переселенцев подобные терапевты-любители были незаменимы; в сложившихся пост-Рисманских сообществах они стали серьезной помехой. Благодаря хорошим условиям жизни болезни исчезли, несчастные случаи происходили крайне редко, и медицинская работа превратилась в теорию без практики.
Кому нужна ведьма, даже хорошая, когда есть больница на тысячу коек, с рвущимся в бой персоналом… однако лишь семь из этих коек заняты настоящими людьми? (Остальные койки занимали человекоподобные роботы, на которых медики могли тренироваться, дабы не впасть в уныние. Само собой, они могли лечить недолюдей – животных в человеческом обличье, которые выполняли тяжелую и утомительную работу, пережиток почти идеальной экономики, – но животные, даже недолюди, не имели права посещать человеческие больницы. Заботу о больных недолюдях брал на себя Инструментарий – отправляя их на бойню. Было проще вывести новых недолюдей, чем лечить старых. Более того, нежный, заботливый больничный уход мог заронить в них всякие мысли. Например, мысль о том, что они люди. С общепринятой точки зрения это было нехорошо. И потому человеческие больницы пустовали, а недолюдей, которые четыре раза чихнули или которых один раз вырвало, забирали, и больше они никогда не болели. На свободных койках лежали пациенты-роботы, проживавшие бесконечные циклы людских травм и заболеваний.) Для потомственных, обученных ведьм не осталось работы.
Однако рубин вздрогнул; в программе действительно произошел сбой, и для Фомальгаута III был выписан родовой номер на «терапевта-любителя общего профиля, женского пола, для непосредственного использования».
Намного позже, когда завершились все перипетии этой истории, было проведено расследование происхождения Элейн. Когда лазер дрогнул, в машину одновременно попали исходный заказ и поправка. Машина засекла противоречие и передала обе заявки контролеру, настоящему человеку, который занимался этой работой семь лет.
Он изучал музыку, и ему было скучно. Его срок был так близок к завершению, что он буквально считал дни, оставшиеся до свободы. И попутно занимался переаранжировкой двух популярных песен. Одна называлась «Большой бамбук», примитивная вещь, пытавшаяся пробудить в человеке первобытную магию. Другая была о девушке, «Элейн, Элейн», которую песня призывала «не делать больно парню своему невольно». По отдельности ни одна из этих песен не имела значения; однако вместе они повлияли на историю, сперва незначительно, а впоследствии очень сильно.
