III
Впрочем, иногда у некоторых, особенно, из тех, кто по каким-то своим соображениям (как показывала жизнь, далеко не всегда верным) чувствовал себя в Институте достаточно уверенно, терпение вкупе с осторожностью отказывали, и они на приколы Знаменского огрызались. По большей части все эти огрызания происходили, так сказать, вдали от обезумевшей толпы, и Институт узнавал о них косвенным путем - по тому, что парткомы, профкомы и пресловутые треугольники вдруг ополчались на какого-то индиниддума и планомерно доставали его всеми возможными и невозможными способами до тех пор, пока он не подыскивал себе другого места работы, если в его поведении продолжала преобладать горделивая независимость, ни разу не оставшаяся безнаказанной, или, напротив, не приносил повинную, с помощью разнообразных исторических аналогий рассудив, что Париж безусловно стоит мессы, а возможность работать в таком богатом и удобном месте должна неизбежно оплачиваться некоторой потерей брезгливости. О том, что принято было второе решение, в Институте узнавали по тому, как неожиданно прекращалась вокруг сего индивидуума неприятная возня, а имя его вновь в самом уважительном контексте начинало поминаться на Ученых Советах, а порой даже и самим Боссом. Но иногда возникали более сложные коллизии, в которых Знаменскому не всегда удавалось брать верх, так что потом, когда кое-что просачивалось, все-таки, на поверхность, Институт еще долго обсуждал произошедшее, наслаждаясь тем, как Знаменского умыли. Правда, необходимым условием такого просачивания являлось наличие при столкновении каких-нибудь третьих лиц, чтобы, так сказать, объективизировать информацию.
Именно так и случилось при небольшом, но впечатляющем скандальчике, который произошел у Знаменского с институтским профессором Львовым, который, вроде бы даже имел какое-то родственное к тому самому князю Львову, что был в бурное предреволюционное время одним из премьеров Временного правительства (во всяком случае, именно этим фактом институтские говоруны объясняли горделивую осанку, хорошие манеры и некоторое грассирование профессора). Сам Львов на эту тему не высказывался, но все равно был в институте фигурой довольно заметной. К тому же, заведовал он хорошей лабораторией и науку делал с толком. Собственно, его толковость и явилась причиной всего остального. Дело в том, что в конце 70-х советские ученые стали ездить за границу (разумеется, по всяким научным поводам, а не зачем-нибудь еще) все чаще. Вот и Львову от зарубежных коллег, знавших и, по-видимому, ценивших его работы, косяком пошли приглашения на разнообразные конференции. И все бы ничего, если бы не Знаменский. Поскольку на характеристике, требовавшейся для оформления поездок, положена была его подпись, то он мог выкомаривать что угодно. В случае со Львовым, научным успехам которого он с полной очевидностью дико завидовал, он начал жужжать институтскому и райкомовскому начальству в уши, что происхождения профессор Львов сомнительного - если и не родственник князя, то, судя по фамилии, вполне может оказаться и каким-нибудь замаскированным евреем - а вот членом КПСС не является. Вот если бы являлся, то одно вполне уравновесило бы другое, а так - увольте, слишком много риска. Естественно, подействовало, и все поездки Львова зарубались на корню. Времена, однако, были не в пример либеральнее, чем за 10 лет до того, и Львов начал открыто возмущаться и даже требовать объяснений. Хотя он, разумеется, все отлично понимал и сам, но хотел заставить претензии к нему зазвучать открыто. Номер, однако, не прошел, и объяснений ему, конечно, никаких не дали, свалив все на вышестоящие инстанции и настоятельно порекомендовав вступить в партию. Такая мысль Львову, который уже подтягивался к полтиннику, общественником не был и знал, что из других институтов с достаточной легкостью выезжают и беспартийные, особенно, относящиеся к его уже потерянному для партобработки поколению, никогда в голову не приходила. Но ему быстро растолковали, что их Институт на особом счету и должен всем другим давать его очков вперед. Как именно его членство в КПСС должно помочь набрать эти заветные 100 очков, Львов не понимал, но вот что его загнали в угол, уловил быстро.
