– В город? – проговорил на грубом северном диалекте.
– В город. – Я на всякий случай посторонилась. Жутковатый вид был и у кареты, и у извозчика. Последний почувствовал мое замешательство, почтительно снял шляпу, обнажая лысую голову. Кивнул и улыбнулся, во рту блеснули железные зубы. Ком, стоящий у меня в горле, провалился в желудок и оттуда испуганно икнул. Я отступила еще на пару шагов, запуталась в юбке и шлепнулась на землю.
Улыбка у извозчика пропала, он шустро соскочил с козлов и одним широким шагом приблизился ко мне.
– Что же вы так неосторожно, барышня! – протянул крупную ладонь, помогая мне подняться. – Вы меня не бойтесь, я только внешне страшный. – На красном лице снова растянулась улыбка, чуть растерянная.
Я молча поднялась. Вблизи извозчик и правда не казался страшным, было в его лице даже что-то добродушное.
– Издалека? – продолжал он, неловко пытаясь помочь мне отряхнуться.
Я не ответила. Мало ли. Может, меня уже ищут.
– Да, впрочем, мне все равно, – махнул он. – И так вижу, издалека, – сделал приглашающий жест в сторону траурно-черной кареты.
– Садись, подвезем!
– Не… не надо!.. – мой голос задрожал. И в голову полезли самые малоприятные мысли. Я покосилась на карету, с ужасом представляя его пассажира.
Извозчик проследил за моим взглядом и рассмеялся открытым, добрым смехом.
– Не кусается он, совсем безобидный. Как бы ты сама его не покусала. В город, в институт везу.
Я недоверчиво сузила глаза.
– А решетка зачем?
Извозчик потер усы и направился к повозке.
– Чтобы не сбег. Родитель желает, чтобы чадо училось.
– А чадо не желает? – Тут уж я усмехнулась, разглядывая крепкую карету и толстые прутья решетки.
Извозчик похлопал пегую лошаденку по толстому крупу. Та качнула головой, будто спрашивая: «Чего стоим?» Мужик обернулся ко мне, почесал в затылке.
– Кто его знает, чего нынче молодежь желает, а чего нет. Вот ты чего хочешь?
Я растерялась. Промелькнули разом сквозь призрачные воспоминания все прожитые годы. Вечно недовольная Инди. Синяки от ее побоев. Заступающаяся за меня Хилда, и иногда по той же причине тоже ходившая с синяками от тяжелой руки матери. Я, корчившаяся на полу в гостиной, ехидный смех Инди.
– Сдохнешь со своим даром, как и родичи твои!
Хилда плакала, поливала меня водой из старого ведра, накладывала мокрые тряпки на пылающее огнем тело.
А потом была первая жертва лилового дыхания. Нет, я не убила. Едва тронула. Какой-то заезжий, нечаянно встретившийся в переулке, он даже не заметил.
Зато заметила тетушка. Дикая злоба на ее перекошенном лице, когда я вошла вся обновленная, с сияющей кожей и пылающими лиловым зрачками.
– Глаз-то не было, чтобы видеть, с кем повелась! Дура мать твоя… – с ненавистью выплюнула мне в лицо. И просто ушла, сжав кулаки и трясясь от бессильной злости. Это бы единственный раз, когда Инди смогла сдержать ярость. Я машинально коснулась пальцами ребер. Сколько раз по ним прошлись кнутом, поленом и всем, что попадало под руку Инди. Оставались тонкие рубцы, неровные шрамы. Они проходили, стоило мне позаимствовать хоть немного чужой силы. Вот только исчезали они с кожи, а в душе так и оставались, кровоточили и разрастались в один большой багряный рубец.
Что я хочу? В глаза мне светили последние лучи уходящего на покой солнца – бледные, тусклые, едва ли дающие тепло. Мертвые лучи.
– Одиночества, – проговорила я чуть слышно. – Спокойствия. Свободы от… – осеклась, потупила растерянно взгляд. Надо же, расчувствовалась!
Извозчик кашлянул в руку. Нахлобучил шляпу на голову, уже из-под ее широких полей бросил хмурый взгляд.
– Обидел, что ль, кто?
Я не поднимала на него взгляда и уже сожалела о вырвавшихся словах. Сейчас расспрашивать еще, не дай нечистые, начнет.
– Оттого и в город подалась? – подтвердил мои опасения извозчик.
Я сунула руку в карман платья и крепко сжала тонкую бумагу с неровным почерком Хилды.
– В поселках поганцев хватает, но и в городе их немало, – продолжал мрачно старик.
– Некуда мне больше, – ответила тихо.
– Ну, раз некуда. – Извозчик вздохнул сочувственно, размашистым шагом прошел к двери, щелкнул ключ.
