Инспектора снов швырнуло обратно, на берег ручейка. Только, теперь, ручеек этот стал грязным потоком, в котором плавали стволы деревьев, какие-то слизистые вонючие островки, змееобразные чудища. Из кустов лезла страшная клыкастая тварь, взрыкивая и колотя хвостом по земле.
Боже!
Взлетая, он подивился мощи черного мага, сумевшего на ходу построить такой сложный сон. А еще он испугался, впервые осознав, что может остаться в этой ловушке навсегда.
Вместе со страхом вернулась усталость. Не долетев до потолка, Гунлауг стал медленно-медленно падать вниз, к той мерзкой пасти, в которую превратился ручеек. Эта пасть сладко причмокивала, словно уже пробовала его на вкус…
Птица-лоцман ударила Гунлауга по лицу крылом и взвыла страшным, совсем не птичьим голосом. Он очнулся и отчаянно рванул вверх. Да так, что ощутил, как лопается и выворачивается что-то внутри. Мир вокруг менялся, становился похожим на негатив. Вот он закрутился штопором, выпрямился, взорвался всеми цветами радуги. Обжигающая боль пробежала по телу, и тут Гунлауг почувствовал себя свободным.
Сзади послышался тугой хлопок: проклятье провалилось в иные измерения.
По щекам ползли капли. Гунлауг подумал, что идет дождь, и поднял голову, чтобы посмотреть на небо. Ничего он там не увидел, тем более, что глаза застилало чем-то радужным. Инспектор снов вытер рукавом лицо и только тогда понял, откуда эти капли появились.
Он плакал.
Солнце клонилось к горизонту. Вечерние тени бесчинствовали в лесу. Гунлауг притомился и стал подумывать о ночлеге.
Последние полчаса он занимался тем, что отбиваясь от стелепней и чертыхаясь, карабкался на очередную горушку.
Усевшись посреди небольшой полянки, он накормил птицу-лоцмана. После этого инспектор снов нащупал у себя в памяти подходящий сон и попытался вытащить из него сигарету.
Ни черта!
Чувствуя как по спине побежали мурашки, Гунлауг попробовал снова и, когда ничего не получилось, с беспощадной ясностью понял, что проиграл.
Оцепенев, он сидел и думал, что теперь знает, почему ни один инспектор снов не возвращался из погони. Потому что все они точно так же попадали в ловушку черного мага и теряли свою силу.
Жесткий как жесть, кленовый лист дельтапланом медленно спланировал к земле, чтобы в конце концов, врезавшись в нее, несколько раз перевернуться и успокоиться до первого дождя, который смоет его в реку, и дальше — туда, где поднимается непроницаемый туман забвения.
Этот лист стал словно бы последней точкой, уничтожившей надежду.
Господи, умереть бы спокойно и без мучений.
И вдруг Гунлауг понял, что теперь может делать все что угодно. И ничего не бояться. Хотя бы потому, что он уже почти мертв. Не важно, что он двигается, думает и дышит. На самом деле он может считать себя покойником, поскольку не в состоянии изменить ничего.
Осознав это, Гунлауг почувствовал облегчение и даже хмыкнул: оказывается, потеряв все, он получил кое-что взамен. Пусть гораздо меньше чем имел, но все же…
Гунлауг засмеялся.
Он увидел себя как бы со стороны и услышал свой смех, хриплый, полубезумный… И все никак не мог остановиться, изо всех сил колотя ладонями по коленям, мотая головой из стороны в сторону и широко разевая рот.
Окончательно обессилев, он все же перестал смеяться, и некоторое время лежал, молча, глядя в быстро темнеющее небо. А потом уснул, быстро, почти мгновенно.
ДЕНЬ ТРЕТИЙ
Гунлауг открыл глаза и утонул в голубизне утреннего неба.
Под сердцем странно и сладко сосало. Он даже было подумал, что снова оказался в мире своих снов. Ему хотелось чтобы над его головой снова светили разноцветные солнца и крапчатые луны. Ему хотелось чтобы его щеки снова гладили перламутровые, словно раковины, рассветы и спокойные, мудрые закаты. И тогда он пройдет через исковерканные миры плохого настроения и легкие, безмятежные миры душевного покоя, туманные миры юношеских грез и пурпурные — мучений совести. А потом, когда устанет, он присядет на холме лучшего из своих снов, раздумывая о смысле жизни, тщете всего сущего и будет слушать грустные песни бессмертных фениксов. Настанет ночь, он спустится в долину и разведет костер. Сон пошлет ему выходящих из тумана коней. Они будут смотреть на Гунлауга дикими испуганными глазами и, всхрапнув, уйдут обратно, в белесую пелену. Русалки будут плескаться в воде, зазывая его своим звонким смехом. И где-то за холмами чуть слышно запоет малиновка…
