Дед рассказывал, что фрицы флотских боялись как огня и звали не иначе, как «чёрной смертью».
Ещё в марте Саша сдал в приёмную комиссию документы.
В середине июля надо было пройти медкомиссию, собеседование и экзамен по физической подготовке. Но это всё формальности. Саша занимался спортом, был здоров как бык, и считал поступление в академию делом решённым. Он верил, что целеустремлённый человек всегда своего добьётся.
* * *
Мама всплеснула руками:
— Сашуля, сынок, я уж и не знаю, что думать. Как с утра ушёл… Звоню — телефон отключен.
— Да ладно, мама, что ты в самом деле. Школу закончил, могу я немного дурака повалять?
— Позвонить–то можно было.
— Батарейка села.
— К врачу так и не сходил, вон какой бледный, — покачала головой мама. — Есть хочешь, наверное. Мой руки — и за стол.
Болела голова. Саша сунул её под ледяную струю и держал, пока по телу не забегали мурашки. Сразу полегчало. Но теперь замутило от голода.
Мама смотрела, как её совсем уже взрослый сын уплетает за обе щёки. Как быстро бежит время.
— Господи, ты как с голодного острова. Смотри, не подавись.
— Вкусно.
— Саша, — лицо мамы стало озабоченным, — приходил участковый, тебя спрашивал.
— А, ерунда, они сейчас всех молодых проверяют. Профилактика.
Саша склонился над тарелкой, чтобы мама не заметила его обеспокоенности. Похоже, собаковод написал–таки заявление.
— Здравствуйте, Кирилл Петрович, — Саша поздоровался с заглянувшим в кухню отчимом.
— Привет, Саша.
— Совсем меня не слушается, — Мария Ивановна повернулась к мужу. — Бабушка звала Сашеньку поперечным. Уже в садике он всё делал по–своему. Детишки, бывало, разберутся по парам, идут довольные, за ручки держатся, а Сашенька — один, наособицу, впереди всех. Мужичок с ноготок. И ничего с ним сделать было невозможно. Говори не говори — как об стенку горох. Меж бровей морщинка, глазёнки исподлобья сверкают. Никогда не плакал. А прикрикнет воспитательница, набычится и — назад, в игровую комнату. Спинка упрямая, — Мария Ивановна по–бабьи подпёрла щёку ладонью. Глаза её повлажнели. Того и гляди, слезу пустит. — Встанет в угол, не раздеваясь, в пальто, в шапке… Его первое время так наказывали, в угол ставили.
— Наш человек, — Кирилл Петрович подмигнул пасынку. — Маша, питай мужика. Соловья баснями не кормят.
— Мам, тут такое дело: мы с ребятами, ну с классом нашим, в поход дней на десять на Карельский перешеек договорились сгонять. Попрощаться, когда ещё увидимся… Ты там собери рюкзак дедов, спортивный костюм, сапоги… ну ты знаешь что… — попросил Саша, когда отчим оставил их одних.
— Сын, — мама вздохнула, — ты почти не бываешь дома. Совсем от меня отдалился. Это из–за Кирилла Петровича?
— Да ты что, мамуля. Он классный мужик, и я очень за тебя рад, чеслово!
Саша вытер рот салфеткой, встал из–за стола и поцеловал маму.
— Спасибо, ма, ты так вкусно готовишь, прямо как бабуля. Язык проглотишь, — улыбнулся Саша.
Встретились на заброшенном бомбоубежище во дворе, подальше от любопытных глаз. Скучин стоял в сторонке, отвернувшись от компании, и ковырял перочинным ножиком ствол берёзки. Сидиром, оседлав спинку притащенной сюда бог знает когда садовой скамейки, увлечённо терзал планшетник. Он, похоже, и во сне не расставался с гаджетами. Борзый покуривал в сторонке, меланхолично сплёвывая после каждой затяжки.
Саша вкратце рассказал о своём задержании и визите участкового инспектора.
— С почином тебя, Санёк, — поздравил Борзый.
— Спасибо, дружище. Хорошо, что паспорт был с собой. Стали бы проверять, пипец!.. Это стрелок заяву накатал. С чего бы тогда ко мне менты заявились?
— Отравить собаку, к такой–то матери! — предложил Борзый.
— Собака ни при чём, — покачал головой Саша. — А с её хозяином я сам разберусь.
— Вот это по–нашему, по–бразильски! — обрадовался Борзый. После твоих разборок мне уже делать нечего.
— Ты, Рома, молоток, — похвалил Сидирома Саша. В кино бы тебе сниматься.
Тот поднял голову от дисплея:
— Чего там… они уже мозги совсем прокурили. Лузеры, блин. Тормозят, «винт» у них глючит. Оперативки — ноль. Кто же в ларьке дурь держит? Надо закладки было делать.
