А пока — пока я понял (не понял — постиг) одно: не внешний мир утратил свою реальность, а я утратил чувство реальности по отношению к нему; я отвернулся от него, дабы обрести не менее реальный, но куда более богатый мир сновидений — и не раскаиваюсь в своём шаге. Обратный путь мне заказан, впереди же — бесконечность…
…Визг телефонного звонка вырвал меня из моего «я»-бытия и швырнул в мир объектов. К горлу подкатила тошнота — возвращение, даже на миг, было тягостным, болезненным, совершенно ненужным.
Кажется, я вздрогнул. Откуда-то сзади, из-за миллиона световых лет, донёсся ехидный басок:
— Спал? Ай, нехорошо! На рабочем-то месте? В разгар рабочего дня! Фи, как не стыдно!
(Как же его… а, вспомнил! Вадим. Впрочем, уверенности у меня не было. Как и желания копаться в памяти).
Телефон надрывался. Я судорожно сорвал трубку с аппарата.
— Галин? — Голос шефа резанул по ушам подобно острому стилету. — Зайди ко мне. Срочно.
Гудки. Отбой. Я осторожно положил трубку — и только тогда открыл глаза.
Просторное помещение. Одна из ламп дневного освещения агонизирует, посылая в пространство предсмертный бред на языке Морзе. Двенадцать столов. Одиннадцать бесполых сотрудников имитируют бурную деятельность, яростно переписывая никому не нужную документацию и складируя исписанные листы в кипы никому не нужной готовой макулатуры. Двенадцатый — я, Галин. Я на работе. Роюсь в своей памяти и извлекаю на свет Божий очередную информацию: я — инженер. Этого вполне достаточно, чтобы определиться в пространственно-временном континууме мира объективной реальности. Обречённой реальности.
Не успел я переступить порог кабинета шефа, как в мою переносицу, всего на миг, упёрся укоризненно-холодный взгляд.
— Садись, — сухо кивнул шеф на стул возле своего стола-динозавра. Он с остервенением листал телефонный справочник. Шеф тоже неплохо умел имитировать бурную деятельность, когда того требовали обстоятельства. Похоже, сейчас обстоятельства того требовали. Я сел.
Шеф отшвырнул справочник в сторону и поднял на меня глаза. Теперь в них таился едва сдерживаемый гнев.
— В каком состоянии эскизный проект Экспериментальной установки Р-2? — спросил он официально.
— Проект? — похоже, я удивился.
— Да, проект! — Его вдруг прорвало. — У тебя что, Галин, с памятью стало туго? Или ты бессрочную забастовку объявил? Может, ты болен, а, Галин? А, понял — ты шпион!
Он вскочил с кресла и стремительно зашагал по кабинету.
— Ты затесался, Галин, в наши дружные ряды, дабы подорвать работу ведущего отдела, так сказать, изнутри. Отвечай, Галин, затесался?! — Он вдруг замер и вперил в меня внимательно-сострадательный взгляд; гнев его как-то разом иссяк. — Послушай, Андрей, может быть, у тебя дома что-нибудь не так?
Дома? Что значит — дома? Ах да, каждому человеку свойственно иметь свой дом. Есть, наверное, он и у меня.
Я пожал плечами. Как ему объяснить, что дом мой — это я сам!
Лицо шефа снова посуровело.
— Мне говорили, что ты связался с кришнаитами. Так? — я снова пожал плечам. — Хорошо. — Он сел в кресло и снова принялся за телефонный справочник. Я для него больше не существовал. — Можешь медитировать сколько хочешь, Галин, меня это более не интересует. Считаю своим долгом предупредить: со следующего месяца начнётся обещанное сокращение, и твоя кандидатура в списке стоит под номером первым. Иди.
Боже, как он мне надоел! Единственное, что я хочу от людей, это чтобы меня оставили в покое. Ведь это так мало!
Я встал и вышел. У самой двери обернулся и тихо сказал:
— Я не шпион.
— А? — шеф удивлённо вскинул брови, но меня в кабинете уже не было.
Голан дёрнулся, зашипел и стал надуваться. Серый, смрадный воздух со свистом вливался в его обмякшее тело, рождая в нём жизнь, биение пульса и живительную пустоту. Тяжёлое, слипшееся веко единственного глаза приоткрылось, и сумрачный взгляд воскресшего объял видимый мир.
— Инкарнация! Инкарнация! — в исступлении завизжала толпа у его ног.
Голан вздохнул полной грудью и расправил затёкшие плечи. Сжиженный аммиак потёк по его жилам, жизнь снова вошла в это уродливое тело — душа слилась со своей материальной оболочкой. Палач с длинной, остро отточенной металлической спицей в страхе попятился, оступился, скатился с эшафота на землю и, подгоняемый хохотом, гневными воплями, свистом и пинками, обратился в бегство.
