И нашел. Ее. Доменик. Вопрос на засыпку, так и не получивший пока ответ – почему именно ее?
– У меня есть к вам ряд вопросов, – Доменик, принявшая душ, переодевшаяся и несколько успокоившаяся (все-таки, и два дня это немало, чтобы что-то придумать для выхода из этой идиотской ситуации), присела в кресло у столика.
Валерио, в двух шагах от нее, опустился на ковер.
– Только без этих ваших психологических штучек. Не терплю словоблудие.
– Тем не менее.
Она помолчала, мысленно формулируя вопрос так, чтобы, Боже сохрани, не задеть его израненную подозрениями психику:
– Какие ассоциации у вас связаны с огнем? Я спрашиваю не о болевых ощущениях.
– С огнем из моего сна?
Да что ж его клинит на этом сне!
– Нет. Просто с огнем. Первое, что приходит на ум, – и, чтобы не злить его, добавила, – о сне поговорим чуть позже.
– Вы хотите убедить меня, что я псих? – он взял быка за рога, – бесполезная трата времени. Еще вопрос?
– М-м-м…, расскажите, хотя бы вкратце, о вашей семье, о наиболее запомнившихся в детстве событи…
Он нетерпеливо прервал ее:
– Старик Фрейд нам тоже не поможет. Ну, и последний из ваших терапевтических запасов? Я вижу, вы не туда гребете. У меня нет времени на ерунду.
Доменик пригубила кофе: "Выскальзывает как уж. Правда, и не жалит. Пока".
– Вы разговаривали с кем-то о вашей проблеме?
– Нет. Повторяю, с этой, как вы говорите проблемой, можете справиться только вы. Вы ее заварили, вы ее и расхлебывайте. Все? Ну, а теперь о деле.
Валерио размешал гущу из пяти ложечек крепчайшего кофе и залпом выпил.
"Может, сердце подсадит? – с надеждой подумала Доменик, – и вопрос решится сам собой".
– Я расскажу вам, что мне снится.
Вокруг голоса. Их много. Десятки, сотни. Они тревожат, раздражают, беспокойным гулом рассказывая о неумолимо надвигающимся нечто.
Страшно болит голова.
Мысли, чувства забились куда-то далеко. Осталась только эта ковыряющаяся в голове боль.
Перед ним помост с педантично выверенными – что сначала, и что потом – охапками подсушенных веток, досок. Всего того, что обещает некое феерическое зрелище.
Взглядом он прирос к обессилено поникшей фигурке в центре помоста.
Она привязана к столбу. Густые пряди распущенных, давно немытых волос занавесили лицо. Плечи запятнаны ссадинами и синяками.
Он не может ее вспомнить. Гул голосов режет слух.
Помост окружают люди в черном с зажженными факелами.
Где-то сбоку медленно поднимается чья-то рука, и, словно перебитая, резко опускается вниз, служа сигналом к началу чего-то.
И тут же факелы вонзаются в хворост, мгновенно благодарно брызнувшего искрящимися огненными росинками.
Он силится вспомнить ее лицо. Но боль, вгрызаясь, тут же заявляет о своих правах.
Она жмется к столбу. А ручейки пламени, играючи, но все более разогреваясь, бегут к ее ногам.
Вскинув голову, она находит его глаза.
Дурман в голове вдруг рассеивается, и пращой выпущенная память взрывается криком:
"Корделия!!!".
Его зов слышит только он. И… она.
Пробуждение раздавило мозг:
"Нет! Господи милосердный! Нет!".
Миг, молнией соединив их, раскалывается под натиском разъяренного огня, с ненасытным урчанием пожирающего ее тело.
Боль возвращается, подкатив и к сердцу. И изорвав его…
– … и эта боль – она здесь, здесь, здесь…
Валерио остервенело бил себя по груди и, зарывшись в ладони, вдруг – Доменик даже растерялась – глухо зарыдал, хрипло всхлипывая.
Она вскочила, схватила чашку и уже бросилась было в душевую за водой, как он, поймав ее за ногу, втолкнул обратно в кресло:
– Куда? Я вас ни о чем не просил.
Доменик подчинилась: "Ну, не просил, так не просил.
Утешайся сам".
Валерио, задрав полу свитера, рывком протер лицо и, досадливо морщась, дотянулся до все той же сумки:
– Вот. Посмотрите, – он протянул ей измятые, видно, наспех исчирканные листы, – я попробовал все это нарисовать. Запечатлеть, так сказать, для потомства. Не моего, к сожалению. На свое я уже не успеваю.
Доменик перебирала неопрятные зарисовки буйствующего огня, переданного "художником" весьма умело.
За ним едва виднелась скрюченная фигурка девушки.
И лишь на последнем из набросков он изобразил, вернее, постарался изобразить ее лицо. Схематично, несколькими штрихами, отдав предпочтение глазам.
