— Присаживайтесь, Салливан. Разговор у нас будет долгий.
Акцент в речи коммодора не прослеживался, зато породистое, с хищным крючковатым носом лицо вполне могло бы принадлежать одной из многочисленных статуй, украшающих Форум. Висконти происходили из древнего патрицианского рода. Когда-то они были хозяевами этого города. Марк подумал, что за прошедшие тысячелетия мало что изменилось. Всегда будут господа и вылезшие из болот варвары, каких бы фамилий те и другие ни носили.
— Ваших предков тоже не пальцем делали, — неожиданно хмыкнул хозяин кабинета. — Род О'Салливанов успел создать себе неплохую репутацию в старушке Ирландии.
— Вы не могли бы воздержаться?…
— А вы не могли бы присесть? Мне неудобно разговаривать с собеседником, который застыл на пороге, как оловянный солдатик. Еще немного, и я тоже вынужден буду встать. А мне трудно стоять.
Правую ногу коммодора заменял протез. Это был хороший электромеханический протез — без чипа и без грамма искусственной ткани. Коммодор не изменял принципам.
Марк пересек комнату и уселся на указанный Висконти стул.
Хозяин кабинета некоторое время разглядывал гостя, не говоря ни слова. В подобных ситуациях Салливан всегда чувствовал себя диковинной расцветки жабой под стеклом террариума. Не лягушкой, а именно жабой, с сухой и голой кожей и беспомощно раздувающимся горлом. Он знал, что его читают — и ничего не мог поделать. Он также знал, что, достанься ему хоть на грамм — на полграмма — больше способностей, в кресле мог бы сейчас сидеть он, Марк, а посетитель ерзал бы на жестком стуле. Чисто из духа противоречия Марк попробовал снять эмоциональный фон викторианца. Уж от него-то коммодор не станет закрываться, а эмпатия была единственным параметром, по которому Марк не завалил финальный тест. Потянуться вперед. Коснуться. Раскрыться. Так… Он удивленно присвистнул. Смущение. Неуверенность. Недовольство собой. И стоящая за ними, подпирающая их темная стена, которую можно было определить как решимость.
— А вы наглец, — тихо проговорил коммодор. — Похоже, Франческо насчет вас не ошибался.
И в том, как Висконти произнес «не ошибался», и, главное, в самом имени — в том, что мелькнуло за темной стеной при звуке этого имени, — Марк уловил неизбежность.
— Да, он умер. Погиб. — Коммодор сделал паузу, и в течение этой паузы черные глаза внимательно изучали лицо Марка.
А Марк… Марк знал, что должен был чувствовать сейчас стыд. Или хотя бы сожаление. Они очень плохо расстались с отцом Франческо. Настолько плохо, что, вопреки традиции, Марк ни разу не заглянул на годовщину выпуска. Единственный не написал ни строчки, когда наставник удалился в добровольное (добровольное ли?) изгнание. А ведь почти восемь лет проходил в любимчиках… Самый ярый из лицейских соперников и мучителей Марка, Лукас Вигн, не поленился заявиться в Фанор и на пороге школы обозвать Салливана предателем.
— Как он умер? — глухо спросил Марк.
— Как? — раздумчиво повторил Висконти, не сводя глаз с лица собеседника. — В том-то и вопрос — как. Наверняка мы не знаем. Собственно, для этого я вас и пригласил.
Марк вскинул голову. Висконти поморщился:
— Время милосердное, Салливан! Вы еще и параноик. Конечно, мы не считаем, что вы приложили руку к гибели Франческо Паолини. Нам просто нужен человек на Вайолет. Наш человек.
— Ваш?
— Наш. А вы не считаете себя нашим?
«Лучше бы ты меня своим протезом по башке огрел», — мрачно подумал Марк. Он тут же подавил злобу, но не раньше, чем в глазах коммодора блеснули озорные чертики.
— Вам и вправду так небезразличен орден?
— Вы сказали — «к гибели»?
Коммодор побарабанил пальцами по столу.
— К гибели. К смерти при невыясненных обстоятельствах. Так, Салливан, обычно говорят, когда не уверены, что речь идет об убийстве.
— Кому бы понадобилось убивать отца Франческо?
— Кому бы не понадобилось его убивать?
— Что?
— Не важно. Важно то, что на Вайолет он был не один.
Марк пожал плечами:
— Я слышал. Там нашли потомков колонистов, не долетевших до Новой Ямато. Говорят, они совсем одичали… Насколько я понял, отец Франческо отправился их выручать.
