— Так для этого нам только в церкву надо заехать да у попа спросить, поп же все знает.
— Думаешь, он знает?
— А чего же ему не знать-то? Ему ж поминалку приносят, а он себе их в книгу записывает, скрипит себе пером.
— Ну, поехали, узнаем у него, заодно познакомимся.
— Ну, поехали, вон она церква, — Еган вздохнул, — только вот телегу дешевую жалко упускать.
— Так не упускай. Солдат достал из кошеля деньги, — покупай телегу.
Это был не совсем обычный поп. Он и вовсе не походил на священника. Он был тщедушен, улыбчив, близорук. Сутана его была застирана, а на ногах у него были простые, крестьянские башмаки из дерева, да самые простые нитяные носки. Крест, что висел у него на груди, был медным, как и цепь.
Солдат даже не мог вспомнить, когда он видел на груди у святых отцов что-нибудь дешевле серебра.
— Добрый день, добрый день, сын мой, — заулыбался поп, подходя к Волкову почти вплотную заглядывая в лицо.
— И вам доброго дня, святой отец, — Волков осенил себя святым знамением.
Поп щурясь, разглядывал его лицо, улыбался:
— Рад, что вы зашли. Ждал вас.
— А вы меня знаете? — удивился солдат.
— Да кто ж вас не знает? Вы тот рыцарь, что победил дезертиров. Видел вас на похоронах коннетабля, а еще раз, когда вы проезжали в замок со своим человеком.
«Слепой, слепой, а все видит, — подумал солдат».
Как будто услышав мысли солдата, поп продолжал:
— Вижу то я не очень хорошо, но вас я не спутаю ни с кем из местных.
— Меня зовут Яро Фольков.
— Яро — это, наверное, Ярослав?
— Да, но никто до вас выговорить это правильно не мог.
— Вы из Чилезии?
— Нет, я почти местный. Мой отец был с востока.
— А меня зовут отец Валентин. Как вам мой приход?
Волков огляделся:
— Очень чисто. На улице грязь, а у вас чистота, даже неудобно в грязных сапогах сюда заходить.
— Это дом божий, и он открыт всякому, и в грязных сапогах, и босому, и больному в струпьях.
— Во истину.
— Вы пришли ко мне по делу? Может, причаститься, может, покаяться?
— Покаяться? — солдат пожал плечами. — Да мне особо не в чем каяться, разве что в блуде, да и то мы этот вопрос давно с Господом обговорили.
— Вы с Господом? Обговорили? — священник улыбался. — И что решили?
— Ну, пока я не женат, могу пользовать всех незамужних баб, только не брать их силой, — солдат поднял палец к верху, как бы указывая. — Он согласен.
— Ха-ха, — хохотнул отец Виталий. — И Господь сказал вам, что он согласен?
— Он промолчал, но я понял, что девицы не будут записываться мне за грех.
Поп щурился, улыбался, кивал головой:
— Только больше никому об этом не говорите. Конечно, наш Господь милостив, и у вас появится куча последователей, который будут злоупотреблять милостью божьей, и не будут считать прелюбодеяние за грех. Ну а других грехов за собой не знаете?
— Как-то не припомню.
— Но вот от вашей руки пали четыре человека.
— О чем это вы? — не сразу сообразил солдат.
— Ну как же, о дезертирах.
— Ах, вот о чем. Отец мой, я солдат. Убивать моя профессия. Двадцать лет мне за это деньги платили. И все попы меня каждый раз на это благословляли. Это мое доброе дело. Так мне говорили мои капелланы, или они были неправы?
— Даже не знаю, что ответить, — сказал поп. — Все-таки думаю, что не правы. Любое убийство для души тяжкое бремя, даже если оно оправдано.
— Ну, это только первое убийство бремя, а потом душа привыкает.
— В этом-то и весь ужас, я думаю, а вы так не думаете?
— Простите меня, святой отец, но я пришел говорить не о моей душе.
— А о чем же вы хотите поговорить?
— О других душах. О сгинувших.
— О чем? — не понял отец Виталий.
— Барон назначил меня коннетаблем. Я теперь ваш человек.
— Да что вы! Господи, ты меня услышал! Вы даже не представляете, как я рад. Я молил об этом Господа каждый день. У нас, конечно, был коннетабль. Вы же его знали?
— Очень недолго.
— Это был чистый юноша, пламенная душа, а нам нужен хладный муж с железной рукой. Наш барон добрый воин и справедливый человек. Он очень снисходителен к своим людям, но как хозяин он плох. Чересчур доверчив и не хочет вникать в мелочи, а подлые люди пользуются его доверчивостью.
— Вот как. Подлые? И кто это, можете сказать?
