Ясно, чем такое словесное проклятие было чревато для человека, даже если он не отличался особой набожностью. Помимо того, что преданному анафеме человеку угрожали нескончаемыми адскими муками, если он не избавится от пороков и прегрешений и не примирится с церковью, его также могло настигнуть и негодование народное. Люди отказывались вести с отлученным какие-либо дела, осуждали его при встречах на улицах, а то и забрасывали его дом камнями. Фактически анафема была равносильна клейму прокаженного, только указывала она на проказу духовную. И неизвестно, чего люди Средневековья боялись больше.
Церковь всячески культивировала подобное отношение к отлученным. Священники во время службы, бывало, тушили свечи, клали на пол распятие и под сопровождение похоронного звона, повторяли проклятие для отлученного, на что очень остро реагировали остальные прихожане. Снять анафему при этом мог только тот, кто ее наложил, либо папа римский. Причем прощение нужно было заслужить длительным покаянием и исполнением условий суровой епитимьи, не говоря уже о благотворительных вкладах в церковную казну. На то, чтобы образумиться, человеку обыкновенно давался год. По его истечению отлученный признавался вероотступником и мог быть осужден наравне с еретиками-рецидивистами.
Важным нововведением Тулузского собора был запрет верующим иметь Библию у себя дома — теперь это становилось прерогативой исключительно духовенства. В постановлении собора говорилось: «Запрещаем мирянам иметь у себя книги Ветхого и Нового Завета, разве что псалтирь или молитвенник… Но и эти книги строжайше запрещаем иметь в переводе на народный язык». Этот шаг следует считать одной из предпосылок к учреждению официального инквизиционного трибунала.
Стоит напомнить читателю об атмосфере той эпохи. То, что современному человеку кажется само собой разумеющимся, человеку XIII века виделось чудом. Слово «магия» имело самое прямое значение, и в магию действительно верили. В своем плохом самочувствии человек XIII века скорее мог обвинить колдовство, нежели начать искать причину недуга в недавно употребленной пище или в питье, не говоря уже о том, чтобы предположить, что причина болезни — инфекция. Это было время страхов и предрассудков, а также — почти повсеместной чистосердечной веры и страха Божьего.
Поэтому угрозы отлучения от церкви были крайне действенным рычагом манипуляции. Они несли в себе не только угрозу земного наказания, что испытали на себе альбигойцы, но и угрозу куда более страшную — перспективу вечных мук в аду, что для человека XIII века (вне зависимости от занимаемого им социального положения) имело если не первостепенное, то как минимум очень большое значение.
Таким образом, духовенство набирало все большую силу, и вот уже, сдавшись под его натиском, император Священной Римской империи Фридрих II оглашает эдикт о борьбе с ересью, в котором предусматривается наказание различными карами вплоть до смертной казни еретиков, осужденных церковью и переданных светскому правосудию для исполнения приговора. Пожалуй, можно рассматривать это как начало эры непрерывных доносов — ведь еретиков, примирившихся с церковью, вынуждали помогать участвовать в розыске других еретиков.
В феврале 1231 года папа Григорий IX издал эдикт, «призывающий церковные и светские власти преследовать и подавлять» ересь. С этого момента началась по католическим странам точечная рассылка инквизиторов, наделенных, согласно эдикту 1231 года, соответствующими полномочиями, а два года спустя Григорий IX издал две буллы, согласно которым преследование и наказание еретиков переходило под руку доминиканского ордена. Эти буллы — «П1е humani generis» и «Licet ad sapiendos» — наделяли доминиканских монахов фактически неограниченными полномочиями и призывали епископов всячески им содействовать. Последние, разумеется, не испытывали по этому поводу сильного энтузиазма, поскольку не желали делить свою власть с доминиканцами, однако противиться воле папы не осмеливались, опасаясь также угодить в жернова этой молодой, но уже хищной и прожорливой машины, питаемой топливом фанатичной преданности «псов Господних».
