Можно представить себе, насколько трудны были первые шаги ингушской советской власти в этой стране, привыкшей подчиняться русскому царскому управлению только как насилию, навязанному ингушскому народу со стороны. То, что советская власть состояла из самих ингушей, столько же облегчало, сколько и затрудняло задачу управления. Например, организовалась в Ингушском Назрановском округе милиция из ингушей[25]. Однако все действия ее с самого же начала оказались опутанными боязнью кровной ответственности. Поручено, например, ингушам-милиционерам арестовать кого-нибудь. Если бы арестуемый был каким-нибудь безродным беглецом из дальних аулов, или чеченцем, осетином, грузином или даже русским, — достаточно одного-двух ингушей для ареста, и действуют они в этих случаях достаточно быстро и решительно. Но если арестуемый ингуш, да к тому же из какой-нибудь многочисленной, влиятельной «фамилии», то даже внешний вид милиционеров, отправляемых на такое неприятное дело, ясно отражает их невеселое настроение. Здесь следует припомнить, что еще в старое время при русской власти существовал у ингушей следующий обычай. Если должностное лицо из ингушей (наприм., старшина сельского общества) намеревалось арестовать просто какого-нибудь безродного беглеца, нашедшего приют в доме ингуша, то оно заранее должно было предупредить хозяина дома при 2-х свидетелях, что в случае требования властей ему придется арестовать этого человека. Если же арест производился без предупреждения, то должностное лицо из ингушей подвергалось кровной мести со стороны хозяина дома, где жил беглец.
Предупреждать теперь лиц, которым грозит арест, ингуш-милиционер, конечно, не имеет права. Этим он нарушил бы свой долг и дал бы возможность преступнику скрыться. Однако, идет он на такой арест без всякого воодушевления. Ингуш-милиционер в этом случае боится, что родственники арестуемого скажут ему: «Ты знаешь ли, что ты имеешь дело с такой-то фамилией? Смотри, ты отвечаешь нам за жизнь нашего брата». И в случае смерти или тяжелого наказания арестованного, его родственники объявят кровную месть тому, кто его арестовал. Поэтому, отправляясь на такое неприятное дело, ингуши-милиционеры двигаются вяло и нерешительно. Идут они обыкновенно группами по 5 человек («на миру и смерть красна»), чтобы по крайней мере дробнее разделить ответственность. Наблюдая их в этом положении, мне всегда приходило в голову, что они как-будто связаны невидимыми путами и путы эти — боязнь кровной мести, одного из наиболее крепких еще обычаев, сковывающих жизнь ингуша.
Когда дело идет о кровной мести, ингуш не признает никаких заслуг врага, не считается ни с его имуществом, ни со служебным положением, ни даже со степенью его вины. В 1921 году произошел следующий случай. Один из ингушей, занимавший руководящий пост в ингушской (окружной) милиции (в одном из аулов плоскостной Ингушии), уехал о места службы в отпуск на 1 месяц в свой родной аул. Прошло 2 месяца — уехавший не возвращался. Ему было послано предписание возвратиться к исполнению служебных обязанностей. Прошел еще месяц, — об уехавшем не было ни слуху, ни духу. Тогда по распоряжению ингушской власти был послан наряд милиции, чтобы арестовать пропавшего, как дезертира. Посланные застали в его родном ауле следующую картину: оказалось, что за день до приезда упомянутого ингуша в родной аул, младший брат его, мальчик лет пятнадцати, нечаянно убил сына соседа. Тот немедленно объявил кровную месть, и приехавший на отдых служащий сразу перешел на осадное положение в своем собственном доме. Вынужденный отсиживаться в четырех стенах, он не имел возможности не только вернуться в срок на службу, но и вообще потерял надежду когда-либо выйти из своего невольного заключения. Мститель, конечно, и слышать не хотел о какой-то там службе. Для него ответственный руководитель милиции был просто одним из ближайших ответчиков за смерть сына.
Вот еще другой случай этого рода. В 1921 году один ингуш из влиятельной «фамилии» был арестован, доставлен во Владикавказ и приговорен к смерти. Приговор был приведен в исполнение.
