— Джо, помолчи! — прервал его кочегар Вилькинс. — Слушайте, ребята! Давайте условимся, ни слова насчет «Уиллелы». Мы сами ничего не понимаем. Наше судно налетело на льдину и пошло ко дну. Слышите? Слышите, мистер? (Все-таки он упорно называл меня мистером).
— А почему скрывать? — спросил я.
— Скрывать? — переспросил Вилькинс. — Ни в коем случае. Но не доверяйте пересказ нашим газетчикам. Они превратят все в пустую сенсацию, в дешевые подвиги героя-бандита. Нужно, чтобы вы сами написали всю историю, мистер. Люди должны знать правду.
— Да, да, — воскликнул я, — обязательно.
Спасибо Вилькинсу — он подсказал мне, что нужно делать дальше. Я обязан сам написать все до последнего слова. Люди должны знать правду — вот что главное.
И тут же, не откладывая ни на минуту, я начал вспоминать самое начало моей истории — те дни, когда, отчаявшись, я опустил руки и решился продать серый костом.
Когда я продал серый костюм, мне стало легче на душе. Серый костюм был порогом, отделяющим меня от нищеты. В костюме я мог еще надеяться, спрашивать, тревожиться, искать, вспоминать давно забытые знакомства, ссылаться и доказывать, я мог еще барахтаться в тине задних дворов и меблированных комнат с запахом жареной трески и стирального мыла. Теперь без приличного костюма оставалось только одно: сложить руки и спокойно идти на дно.
Разве я не искал работы? Я состоял на учете в четырех конторах по найму. Каждый день приходил я отмечаться во все четыре. Я дежурил по ночам у дверей типографий, чтобы раньше всех прочесть объявления в утренних газетах. Я звонил по всем телефонам, какие только сохранились в моей записной книжке, — давно забытым друзьям детства, коллегам по учению и футболу, товарищам из саперной роты. Друзья, коллеги и товарищи с трудом вспоминали, кто я такой, а затем минуту-две сочуственно вздыхали в трубку:
— Да, да, трудные времена. Я сам четвертый месяц без работы. Ах, тяжело сейчас строителям. Кризис — нигде ничего не строят. Плохо — плохо!
К сожалению, я и сам знал, что с работой плохо. Чтобы услышать об этом, не нужно было тратить никелевую монету на телефон.
Пока у меня был костюм, я мог еще, не слишком часто, правда, обедать у родственников. Ожидая, пока накроют на стол, я с удовольствием грелся на кухне и без удовольствия, но вежливо выслушивал добрые советы:
— Следовало раньше об этом подумать, — говорила практичная тетя Берта. — Надо было копить сбережения. Купил бы ферму, завел коровку, пил бы свое молочко, горя не знал.
— Ты сам виноват, — глубокомысленно замечал дядя Хонни, — куда тебя понесло из армии? А теперь где же найти работу? Все ищут.
Кузен Гарри тоже добавлял что-нибудь полезное.
— Вчера я видел этого шалопая — Дюрока младшего, — говорил он. Представь себе, женится на наследнице Вандергофа. А зачем ему миллионы Вандергофа? У него своих восемнадцать.
— Девятнадцать, — поправлял дядя Хонни, как будто он лучше всех знал, что лежит в сейфах богачей.
— Найти такую девушку и никакая работа не нужна,- вздыхал Гарри. — Чем мы хуже Дюрока? Такие же люди — две руки, две ноги… Бар открыть тоже неплохо… или завести плантацию в Бразилии.
Я терпеливо слушал, ожидая, когда на стол подадут суп. Советы были хорошие. Вся беда, что у меня не было капиталов на ферму, плантацию или бар. Впрочем, у моих родственников тоже не было капиталов. Дядя Хонни служил кассиром в пивном баре О'Хара и всю жизнь с завистью рассказывал, сколько зарабатывает хозяин на пивной пене и официанты, обсчитывая пьяных. Кузен Гарри как свободный предприниматель работал на того же О'Хара (наиболее влиятельное лицо в нашем округе) при усмирении пьяных драк, рабочих забастовок и во время президентских выборов. Единственным капиталистом в семье была тетя Берта. В комоде, в старом чулке, у нее хранилась вместе с юношескими письмами дяди Хонни стодолларовая акция Серебряных рудников Никарагуа. По вечерам, вымыв посуду, тетя Берта надевала очки, подвязанные веревочкой, и внимательно читала газету, разыскивая известия из Никарагуа. Но телеграммы не утешали ее: положение в республике было неустойчивым. Правительства менялись, как картинки в волшебном фонаре. Новые президенты объявляли старых узурпаторами и расстреливали их без суда. Серебряные котировались ниже номинальной стоимости. Вздохнув, тетя Берта прятала газету. Она не теряла надежды разбогатеть. Ведь стал же миллионером какой-то бездельник, одолживший Форду сто долларов. Об этом написано во всех букварях.
