Где-то за спиной вспыхнуло сине-ярким всполохом, и тут же небо разорвало сильнейшим БА-БАХом. Земля дрогнула под ногами, а Кузьму словно подстегнули те дюжие черти, что привиделись
осильнику
Ивану Демьянычу.
Валюша бежала к озерцу с осетрами, к последнему месту, где пусть недолго, но чувствовала себя счастливой. К её последнему месту в жизни, где она с глубокой печалью и радостью распрощается с жизнью, сведёт счёты бесчестных сделок. Она не боялась смерти, смерть стала благом; она не боялась не попасть в рай, рай ей ни к чему — она возненавидела Бога и не желала видеть Его, Он предал рабу свою, когда она в Нём так нуждалась; она не боялась ада — самоубийцы зависают меж раем и адом, они никому не нужны. Так же как ей не нужен никто, теперь даже Кузьма, милый сердцу любимый Кузьма. Валюша приняла решение не сейчас и не сейчас от него отказываться.
Кузьма о решении, естественно, не знал и преследовал любимую, медленно, но неумолимо догоняя, моля Бога, чтобы та не наделала глупостей. Силуэт Валюши размывался в толще безумных дождевых вихрей, часто, слишком часто пропадая из поля зрения кузнеца. Кузьма догадывался, что её пропадания связаны с её падениями, это-то и сокращало расстояние между ними, но каждый раз сердце юноши обливалось кровью: больше всего он боялся, что Валя причинит себе боль, преднамеренно или нет — значения не имеет. «Ей уже хватило боли! Не причиняй, Господи, огради от новой!» — молился Кузьма. Девушка бежала в одном направлении, а парень не понимал, зачем ей к озерцу.
В поле хлеба прибились к земле пластом. Заповедный островок Демьяна Евсеевича мерещился призрачным миражом. Молнии рассекали свинцовое небо. Раскаты грома уже не сменяли один другой, они слились в единый грохот. В борьбе с грязевой рекой, ураганными (из стороны в сторону) порывами ветра, дождём, ослепляющим глаза жесткими и хлесткими струями, Кузьма выдыхался. При его росте и мышечной массе он никогда не бегал на длинные дистанции (по правде говоря, и на короткие-то бегал от случая к случаю), и слабина лёгких дала себя знать — кузнец рухнул скошенным колосом. Но сразу поднялся, рыча и хрипя.
Заповедный островок перестал быть миражом, когда неоновая нить молнии изогнутым копьём воткнулась в зелёный пятачок природы, валя ясени и ослепляя кузнеца. Потеряв рассудок, Кузьма бросился сломя голову в барский уголок, невзирая на пульсирующую, колющую, не дающую дышать и всёвозрастающую боль в боку. Он не видел ничего вокруг — перед глазами лишь пульсирующее нереально ярко-снежное полотнище, будто он, убогий, долго смотрел на солнце, пытаясь разглядеть на нём языческого бога Хорса; он не слышал ничего вокруг — уши давно заложило непрекращающимся грохотом грома, не имеющим ничего общего с привычными раскатами. Он кричал нечеловеческим криком (и после долго страдал дисфонией).
Кузьма настиг Валюшу в воде озерца. Она не спешила, она готовилась . Шаг, даже для шага в воде, медлителен и исполнен достоинства: не смерть пришла за девой — дева шла к смерти. Если бы Кузьма мог видеть её лицо, то не исключено, что он не стал бы спасать несчастную, потому что с таким лицом не нуждаются в спасении. Валюша в то мгновение, когда Кузьма схватил её за талию, полностью отрешилась от внешнего мира, меньше всего её волновала свихнувшаяся стихия. Девушка не слышала, как повалились ясени, расщепленные молнией, так куда ей было слышать приближение Кузьмы? Тем более она не ожидала погони. И когда чьи-то руки обхватили талию, Валя решила, что так забирает смерть, но…
– Валя, Валюша! Родная моя! — Но в окрике не слышался леденящий душу глас смерти. Голос был родной. Валюша, не веря ушам, обернулась и заорала:
— НЕТ! УХОДИ! ЗАЧЕМ ТЫ ЗДЕСЬ?! Я НЕНАВИЖУ ВАС ВСЕХ !!! — Валюша отбивалась от возлюбленного, как исчадие ада от иконостаса, но силы у Кузьмы (пусть сердце и рвалось в клочья, а лёгкие горели огнём), безусловно, больше. Он сносил все её удары и тянул, тянул к берегу. Он не видел лица, исполненного достоинства, зато он видел лицо, искаженное болью и душевным страданием, и того было достаточно. С лихвой, чтобы защитить любимую от самой себя.
