необычный
с лицом Валентина. Валентин присмотрелся… и ужаснулся: если с верхней половины карты на него вылупился удивленными зенками валет-Валентин (что можно как-то принять), то с нижней половины той, что верх тормашками, повернув голову, впялила в Валентина свои очи дама пик . Потом дама пик открыла рот и зачавкала.
Валентин проснулся, как от пинка по голове. Секунду-другую соображал, где находится, и только потом мозг зафиксировал источник чавкающего звука. Золотые «чёрт-бы-их-побрал» рыбки! Валентин встал с кресла, в котором проспал ночь, из-за чего болела вся фигура, проковылял, покряхтывая, в туалет, потом достал с полки запыленный сонник и раскрыл на букве «К». Карты, пики — обозначают обман.
«В чём обман? В моём переодевании в девушку? Я ощущаю себя прекрасно в этом образе! Так почему ото сна такое поганое чувство, будто съел дождевого червя?» — задался вопросами Валентин, но искать ответа не захотел. Он просто лег в кровать.
И снова заснул.
Из дневника:
КАРТИНА.
Растаяло стекло на лужах
И треснул лёд в оконной раме.
Она была послушным мужем,
Он возлюбил её к той даме.
Луна затмила светом звезды.
Тень (тьма?) солнца утонула в небе.
Удушьем одаряет воздух,
Став ветром под железной сенью.
Прекрасно полотно Абсурда,
Когда оно деталь пилы.
Для флота не подходит судно
То, что убрал за инвалидом ты…
Делёж земли шёл бойко. Из крестьянской общины к пашням допустили одного Лаврентия и троих стариков из мирского схода. Лаврентий со стариками поражались явной глупости чиновника удельного ведомства. Уж отнимать так отнимать — одним большим цельным куском, а эти нет, как пошли делить поля на полосы, да ещё узкие какие! Диву даёшься.
— Мож, чиновник-то с печи сегодня упал али угорел? — спросил, почесывая макушку, дед Степан.
— Да не пойму что-то… Чехарда… — развел руками Лаврентий, озирая угодия.
Тем временем чиновничьи люди, безжалостно топча гречиху, втыкали в землю колья. Далеко они ушли от деревни в своём занятии, но утомления не испытывали. Чиновник записывал себе на бумагу раскладки размеров наделов и водил руками, приказывая то одно, то другое.
Наконец, когда солнце перевалило за зенит, чиновник, вытирая взмокший лоб, обратился к исправнику:
— Всё… на сегодня.
— Вот и славненько! — откликнулся неугомонный (будто жара его и не брала) исправник и повернулся к Лаврентию и старцам, всё время шедшим вслед за «раздельщиками», сказал:
— Теперь смотри, Лаврентий, и запоминай!
Когда Лаврентию растолковали, что отныне крестьянские земли, отданные им под наделы помещиками, за которые крестьяне будут платить не пятьдесят процентов, как ранее, а шестьдесят, перемежаются с землями государственными, находящимися во владениях тех же помещиков. И земли эти трогать без барского ведома нельзя. Таков государев указ!
— Да как же мы пахать-то будем? — возмутился Лаврентий. — И так в году прошлом наделы сократили.
— Это уже не ко мне, — ответил исправник.
— А к кому ж?
— Сходи на поклон к барину своему, к Демьяну Евсеевичу.
… Допоздна мирской сход не желал расходиться. Думали мужики, репы чесали, и вот какой меж ними шёл разговор:
— Может, промыслом каким заняться? Ткачеством иль извозом… — сказал пахарь Толик. Его перебил обедневший за год Кирюша:
— Или на большую дорогу, а?
— Вы уйдёте, а они на нас отыграются, да? — ответил Лаврентий.
— Конечно, что тебе говорить, ты и так позанимал хлеб и деньги у наших богатеев! — потянул на Кирюшу старик Веня.
— А ты камень в мой огород не кидай! — отреагировал на «наших богатеев» Пётр, державший в крепком кулаке своё мало-мальски развивающееся хозяйство. — Не моя вина, что прошлое лето дождливым выдалось, а у Кирюши пашня в низине и из-за недосмотра он влез в кабалу!
— Да, долг мой растёт, но как мне с ним расквитаться, если по твоей милости сыновей моих, помощников, в рекруты отдали? — сказал Кирюша, обращаясь к Петру.
— Хватит! — оборвал всех Лаврентий. — Не затем собрались, чтоб меж себя цапаться и лаяться… А ты, Кирюша, рот-то прикрой, пока голоса совсем не лишили!
— Чиновник нынче от водопоев нас отрезал, — сказал Лаврентий, когда сход утих. Двое стариков, что ходили с ним, отчаянно закивали, мол, так и есть. — Завтра, глядишь, и сенокос порежут…
