— Ой, Дивуль, — сказала Саша, — нет ничего, только сосиски да яблоки.
— Какие сосиски, позорница?!
— Молочные…
— «Молочные», — передразнила ее Дива. — Ничего не поделаешь. — Дива поскакала обратно к двери, где оставила сумочку. — Будем давиться шоколадом.
— Мамочка родная, где же эти стаканы?! — Саша стояла босая на столе и шарила рукой на висевшей над ним полочке. На нее сыпались какие-то листочки, и среди них газетные вырезки, засунутые неизвестно кем неизвестно когда между стекол. Стол под ней раскачивался и урчал, как пустой желудок. — Я ведь помню, были у меня фужеры…
Дива вошла в комнату, разрывая фольгу на большой шоколадке.
— Боже, Саша, девочка моя! — Она долгим взглядом обвела комнату. — Ты скоро захрюкаешь в своем хлеву, мне прямо стыдно за тебя! Ты чего на стенку полезла?
— Ищу хрустальные фужеры. — Саша зажмурилась и раскрыла рот, приготовившись чихнуть от пыли. — Мы же дворяне.
— Не это ли ты потеряла, душа моя? — протянула Дива. Она крутила в руке хрустальный фужер, полный засохшей краски.
Комната Саши походила на мастерскую алхимика. Посредине, повернутый к окну, стоял мольберт, заваленный бумагой. Вокруг на стульях и табуретках были разложены краски, из йогуртовых бутылочек торчали кисти. В углу, на расстеленных газетах, возвышались немереный кусок зеленого пластилина и рядом вылепленная из него рука с пальцами, сложенными в фигу. Получилось довольно грубо, но выразительно. Чувствовался талант. Маленькая кроватка была, как кирпичами, обложена стеночкой книг по колено высотой. На столе вокруг раскрытого ноутбука была выставка всевозможных чашек: с кофейной гущей, засохшей на дне, с окаменевшими пакетиками чая, с краской, две пепельницы с бычками, под правую и под левую руку. Венчал композицию желтый стикер, приклеенный на монитор ноутбука, с надписью: «Готовься к экзаменам и умри!»
— Слушай, — сказала Саша, когда они с Дивой, потеснив пластилиновую фигу, разместились на полу и пили вино полулежа на коврике, — хотела тебе кое-что рассказать.
— Валяй.
— Я хотела тебе рассказать…
— Что?
— …Что очень рада тебя видеть.
— Ой, Сашка, я тоже страшно рада тебя видеть! — Дива потянулась к Саше и поцеловала ее. — Я почти месяц из дома не выходила. Наверное, растолстела. Посмотри. — И она похлопала себя по голому животу.
— Да не растолстела ты!
— Просто не хочешь меня расстраивать, маленькая подхалимка.
— Ничего подобного, — сказала Саша, — я бы тебе с порога заявила, что ты стала похожа на корову.
— Непохожа?
— Похожа на конфетку «Коровка».
— Спасибо, милая. А кстати, знаешь, как меня назвал этот мерзавец?
— Кто?
— Да Сережа.
— Миша ж был. Он тебе разонравился?
— Разонравился? Да я полгода с ума сходила по этому говнюку неблагодарному. Встречу его, ей-богу, удушу не задумываясь. Слюнтяй!!
Дива сжала губы с такой силой, будто боялась, что изо рта вылетит попугай, и нахмурилась.
— Ну и как назвал?
— Кто? — спросила все еще надутая Дива.
— Сережа…
— А, этот… Телочкой!
— Потому что у него бычья шея? — захохотала Саша.
— Все бы тебе смеяться! — Дива высунула язык.
— Ты что, опять влюбилась? — спросила Саша.
— Ты издеваешься?!. У него в голове знаешь что?
— Что?
— Да ничего. Как в дырке.
— И пушка в бардачке…
— Нет у него никакой пушки, что ты несешь?!
Саша, смеясь, подлила в бокалы мартини.
— Ачего это ты из дома не выходила? — спросила она.
— Не скажу, ты еще маленькая. Потому что никто меня не любит… И я никого. Вот. А тебя люблю. Это точно.
Подруги засмеялись и чокнулись хрустальными фужерами.
— Отлично, — сказала Саша, — станем с тобой лесбиянками.
— Ты пустомеля, — сказала Дива. — До такого доходить нельзя. Из-за этого, может быть, динозавры вымерли… К тому же я человек набожный. И пристойный. Смейся-смейся. Для меня главное — семья, очаг, все такое.
— А я вот, кажется, не влюблялась с четырнадцати лет, — сказала Саша в задумчивости. — Он жил в нашем дворе и поступил в морское училище. Я тогда ходила по городу и во всех парнях в матросской форме видела его, везде, даже в шуме машин, слышала его голос. Я спускалась к реке, бросала камушек в воду, и мне мерещилось, будто он стоит у меня за спиной…
