Величие Поупа сказалось в его широте, в том, что он не укладывается в прокрустово ложе стиля, которому он придал блеск и законченность. Поуп поэт разнообразный, меняющийся на всем протяжении своего творчества.
Начинать следовало, сообразуясь с образцом самого искусного (по мнению "августинцев") из древних поэтов - Вергилия. Его "Буколикам", незамысловатому, простейшему подражанию природе соответствуют "Пасторали" Поупа. Затем тема усложняется: желание развлечь, доставить наслаждение уступает место целям полезным, дидактике. Вергилий в четырех книгах "Георгик" всесторонне изложил труд земледельца; сам Поуп и его читатели полагали, что в этом же духе выдержан "Виндзорский лес".
А между тем это сходство совсем не так уж и очевидно, не так уж велико. Если автор "Виндзорского леса" на нем настаивал, то для нас сегодня это лишнее доказательство того, что, даже меняя язык поэзии, "августинцы" не любили привлекать к этому внимание. Оригинальность не была в числе достоинств, которыми они особенно дорожили.
Человек, осведомленный в истории английской поэзии, минуя античные аналогии, признает "Виндзорский лес" важным звеном в развитии описательного стиля, отмеченного подробностью наблюдения природы. Его истоки - в "топографических" поэмах XVII века (одна из самых ранних и известных - "Холм Купера" Джона Денема), его кульминация - "Времена года" (17261730) Джеймса Томсона, младшего современника Поупа, воспринявшего многочисленные его уроки.
Первые наброски поэмы сделаны Поупом очень рано, одновременно с "Пасторалями". Его отрочество прошло в Виндзоре, бывшем местом постоянных прогулок. Однако долгое время наброски не становились поэмой, не получали завершения, ибо восхититься природой и ее описать - цель . недостаточная для высокой поэзии, с точки зрения Поупа. Его классический вкус противился излишней подробности, которая, как учил Гораций, вредит поэзии. И Поуп, ценивший живописность, зримость образа, стремился пробудить их, избегая распространившегося в его время обычая петь все то, что видишь.
Его стих метафоричен, по крайней мере, на фоне всей "августинской" традиции. Отношение к метафоре было настороженным, ибо ее считали наследием темной "метафизической" поэзии предшествующего века или присущего ему же остроумия, которое теперь все чаще порицается как ненужное затемнение смысла. Сопряжению далековатых идей в метафоре предпочитали характерные метонимические перифразы, сделавшиеся штампами "августинского" стиля. В стихотворении не говорили о птицах, но о "пернатом племени", не говорили об овцах, но о "шерстяном богатстве". Так, считалось, грубая реальность должным образом облагораживалась и отвечала требованиям хорошего вкуса; а одновременно и объяснялась, представала в свете разума.
Такого рода перифраз немало и у Поупа, как немало у него традиционных эпитетов, не менее традиционных отвлеченных образов, требовавших написания слов с заглавной буквы (пропадающей в современных изданиях), чтобы подчеркнуть необходимость понимания сказанного в некоем обобщающем, почти аллегорическом смысле. Все это черты стиля, присущего Поупу, в значительной мере им созданного. Однако он владеет стилем, а не стиль диктует ему.
Обобщая, Поуп умеет оставаться индивидуальным в выражении и конкретным в образе; выражая вечные идеи, он умеет делать их своими, возвращать им жизнь. "Рощи Эдема, давно исчезнувшие, живут в описании и зеленеют в песне", как сказано в начале "Виндзорского леса".
Обычная для него метафора, изящная и настолько легкая, что она с трудом удерживается в переводе, а, исчезая, делает стих более риторичным, воображение более тяжелым, чем они были в действительности.
Нередко Поупа, указывая на "Опыт о человеке", порицают за то, что его философичность сводится к зарифмовыванию чужих мыслей и тезисов. Тогда ему в пример, уже подчеркивая не сходство, а разность, ставят "метафизиков" или романтиков, для которых идеи - повод развить образ.
Соглашаясь с тем, что Поуп ценит силу просто и прямо выраженной мысли, - иначе он не был бы "августинцем" по традиции, к которой принадлежал, и признанным по своему таланту мастером афоризма, - мы не должны терять из виду разбросанные в его стихах блестки поэтического воображения, подхватившего мысль и облекшего ее зримо, предметно:
