Митьке тогда только исполнилось одиннадцать. Его простуда была так себе, ничего серьезного, поэтому я не побоялась оставить бедного больного мальчика на сумасшедшую старуху. Впрочем, злоба ее обычно вытекала в мембрану телефона, куда Зюзя высказывала свои претензии миру.
Словом, я смылась из дому. Митька, конечно, поныл немного, пожаловался на скуку и под шумок попросил привезти ему из «Джаза» огромную пиццу с моцареллой.
Я на все согласилась, но предупредила, что вернусь только вечером. Митька грустно чихнул и включил телевизор. Я не стала возражать. Поваляться у телевизора – разве не об этом мечтают все нормальные люди?
Не успела завести мотор верного «ниссана», как зазвонил мобильный. Это был Ник.
– Вы очень заняты? – спросил он голосом человека, придавленного бетонной плитой.
– Я за подарком для сестры еду. Забыла, что день рождения у нее.
– Не стал бы просить, но нет никого рядом… Голова что-то немного… За руль боюсь сесть. Заберете меня из «Джаза»?
Приступы головной боли мучили Сухарева постоянно. Иногда его мрачность и недоброе выражение лица объяснялись именно дурным самочувствием.
О приступах боли он никогда не говорил, ни на что не жаловался. Я узнала о его мучениях, заметив, как иногда ночами Ник, шипя под нос ругательства, грузится в машину и отбывает в неизвестном направлении и возвращается буквально через пятнадцать минут. Увидев это впервые, я спросила, в чем дело. Он смущенно признался, что ездит за таблетками от головной боли, потому что они все время кончаются. Тогда я организовала в ванной аптечку, где анальгетики не переводились.
Вторым излюбленным средством борьбы Ника со спазмами в голове был коньяк. Обычно Ник начинал принимать его превентивно, еще до начала приступа. Удивительно, но алкоголизм в наследство от матери Нику не достался. Пил он, честно говоря, много, но пьяным я его никогда не видела. Это было его собственное удивительное качество, которое с удовольствием обсуждалось окружающими.
Мой «ниссан» припарковался у ресторана через пятнадцать минут после звонка Сухарева. У меня в сумке были нужные анальгетики. Я даже в голову не стала брать, почему же Ник не вызвал такси, не попросил Пряника или Жанну отвезти его домой, ведь сегодня воскресенье и у Жанны наверняка выходной день. В конце концов, он мог бы обратиться за помощью к охраннику ресторана…
Но он попросил меня. Катись к черту, родная сестра.
Ник полулежал в кресле, и с первого взгляда было заметно, как он мучался. Глаза были закрыты, на шее, прямо над воротником пуловера, пульсировала венка.
Он услышал скрип дверных петель, приоткрыл глаза и с трудом отлепил спину от подушек. Медленно сел на диване, отчего его мотнуло в сторону, обрел равновесие и тяжело вздохнул.
Еще в баре я попросила у официанта стакан воды и сразу же протянула мужу таблетку. Он проглотил ее с таким выражением лица, будто это была живая мышь. Хлебнул воды и со стоном опрокинулся на спину.
Я пошла на кухню просить пиццу для Митьки и чашку кофе для себя. За Ником я вернулась спустя двадцать минут. Горячая пицца «Четыре сыра» ждала в машине.
– Вы жизнь мне спасли, – сказал Сухарев. Он снова сидел на диване, но выглядел намного лучше. Лучше и веселее…
– Очень рада. Поедем?
Ник не пошевелился, наблюдая за мной немного покрасневшими рысьими глазами. Это настораживало.
– Да, сейчас, – сказал он. – Только одно дело. У меня сегодня годовщина.
– Какая?
– Знаете, я этот день всегда отмечаю. Восемь лет назад я на машине разбился. Довольно серьезно. После той аварии голова у меня и болит периодически.
(Авария была, но голова Сухарева начала болеть гораздо раньше. Он врал, как я узнала позже, но тогда его слова звучали очень правдиво.)
– Я не понимаю, вы аварию отмечаете – как что?
– Ну, как поминки отмечаются или как день второго рождения. Или я неправильно выразился? Мне выпить надо. В этот день я всегда пью.
– Вообще-то, – сказала я скорее сама себе, чем мужу, – в другие дни вы тоже пьете…
На журнальном столике стояла початая бутылка коньяка и два низких широких бокала. Один из них предназначался мне. Я попробовала как-то воспротивиться, сослалась на день рождения сестры, на пиццу для Митьки, но даже имя сына не подействовало. Ник разлил в бокалы коньяк, сказал, что потом мы вызовем такси, и, совершенно позабыв о вежливости, опрокинул коньяк в рот.
