От хорошей любви люди, говорят, воспаряют, а мы крепко стоим на ногах. Оба. Каждый на своей планете.
Наверное, только сейчас она начинала понимать, в какую авантюру ввязалась. Только Брюскиных великих любовей ей и не хватало!
Спуск на планету выдался настолько суматошным, что поглотил все впечатления от непосредственно спуска. Миз Монти была из тех, кто влезет во все проблемы, даже в те, где ее не ждали. Мари провела несколько дней, вооружившись маркером и скотчем, пакуя инфочипы и подписывая ящики, а после — таская их, и очнулась только после переезда, в новом кабинете своей патронессы, обнаружив себя стоящей посреди круглого помещения, с коробкой в руках, нелепо и асимметрично вздернув плечи. Дно коробки выпадало, и она пыталась придержать его коленом. Это было всего лишь перемещение из одного замкнутого пространства в другое — до тех пор, пока миз Монти не подняла бронированную штору.
— Ты только посмотри, дитя мое, и реши сама: стоит ли трудов такая вот красота?
Они с миз Монти вдвоем продолжали таскать свое хозяйство — главным образом лотки с инфочипами, и на полу росла гора хлама. Двое ребят из ССО, поминутно сверяясь со схемой, монтировали у стены термовитрину для хранения образцов: «старуха» специализировалась на белковых структурах. На собственно жизни, как она любила повторять, поскольку «жизнь есть форма существования белковых тел». Ее направление главенствовало, все прочие почвоведы и атмосферники экспедиции работали на нее, и это постоянно и недвусмысленно подчеркивалось.
Продолговатое выпуклое окно смотрело, как глаз, на мелкий залив, окаймленный галечным пляжем. По небу катились тучи, как волны, но у горизонта светилась яркая щель, и все, что было серым в пасмурный день, переливалось там, где его задело лучом. Вид из окна тронул какие-то чувствительные струны души.
Мари нынче видела сон, и посреди карусели дня он был как одна большая и самая главная мысль; он что-то значил, и девушка возвращалась к нему мыслью каждую минуту тишины. Сейчас как раз такая накатила.
Будто бы ее призвал Храм. Нет, не как общественная организация; имелось в виду всего лишь некое сооружение, пустое и гулкое внутри, где со стен смотрят лики, написанные золотым и синим, и ей должно было танцевать для них. Или, может быть, для себя, чтобы иметь право приблизиться к ним и стать ими, оставаясь при этом собой? Кому это больше нужно? Призыв прозвучал в ее собственной голове, и она не могла противиться ему, да и не хотела, а поднялась и отправилась в путь, и, прибыв, встретила других таких же юных, готовых служить так же.
Наяву у Мари никак не выходило соотнести эту невыносимо высокую жажду служения с какой-либо реалией жизни. Все, что она знала о религии, замыкалось на слове «Пантократор», однако ее не покидало стойкое чувство, что Пантократор, несмотря на весь благостный антураж, в сущности, нечто совсем другое. Кто-то говорит, что именно сны формируют наше сознание и диктуют нам наши дневные поступки. Потому что бывают сны и — сны.
Там было кое-что еще: она вспомнила об этом «чем-то» глядя, как горит закатным огнем морская гладь и как сгорают в этом огне все остальные дневные краски. Там, во сне, когда им показывали, где они будут жить, где есть, а где — учиться, словно служение было чем-то вроде типового закрытого колледжа, был мужчина. И озеро. Несколько озер, соединенных протоками, и тот вел по ним катер, перевозя девчонок, притихших от величия миссии и от торжественной красоты кругом. Камыши, черные на фоне заката, меж ними взблески воды, словно сталь. Луч касался их лиц поочередно, как взгляд, выхватывая из сумерек одно за другим. Иногда Хозяин Вод глушил мотор и правил шестом, стоя на корме в высоких сапогах и длинном свитере. Присутствуя молча. Известно, хоть и не говорено вслух, что при Храме останется только одна. Прочие разнесут здешний свет по домам.
Мари помнила, как спросила:
— Вы работаете здесь?
— Я был всегда, — ответил он, и это было совершенно логично, а она осталась с чувством глупости, сказанной вслух.
Он защищал, он ожидал чего-то, он имел право требовать… В ее дневной жизни не было такого человека.
