— Постой, — нахмурился Чагатай. — Так ты говоришь, мне ничего не грозит? Ты вот так меня с этими сведениями и отпустишь? Но… как? Не понимаю.
За Угэдэя ответил Субэдэй — все с таким же лютым взором, с каким встретил Чагатая у входа во дворец.
— Если бы тебя зарубили, Чагатай, чего ты, безусловно, заслуживаешь за свое вчерашнее вероломство, то кто сохранит в целости империю, если та вдруг останется без хана? — в тихой ярости проговорил он. — Получается, ты за свое отступничество еще и остаешься при награде.
— Вот зачем я и тебя, Субэдэй, позвал на этот разговор, — сказал Угэдэй. — Ты должен оставить свой гнев. Ханом после меня станет мой брат, а ты при нем будешь первым военачальником. Он ведь тоже сын Чингисхана, которому ты давал клятву верности, а значит, обязан служить и ему.
Чагатай с минуту напряженно думал.
— То есть от меня ты ожидаешь мира и благодушия, пока не истек твой земной срок. А откуда мне знать, что это не уловка и не хитрость, замысленная тем же Субэдэем?
— Откуда? — желчно переспросил Угэдэй, терпение которого уже явно иссякало. — Да хотя бы оттуда, что я уже не лишил тебя жизни. А ведь мог бы, Чагатай, и все еще могу. Особенно после твоей выходки. Но тем не менее я дарую тебе жизнь, да еще что-то сулю в придачу. Ты учти, братец, что разговариваю я с тобой как победитель, а не как побежденный. Вот в этом ключе и расценивай мои слова.
Чагатаю оставалось только согласиться. Действительно, надо все как следует осмыслить, хотя времени на это у него отнюдь не воз.
— Но ведь я связан обещаниями с теми, кто меня поддерживал, — нашел он отговорку. — Не могу же я просто ждать да коз пасти. Это же, можно сказать, смерть при жизни, недостойная воина. — Глаза его рыскали в такт мятущимся мыслям. — Если только ты не объявишь меня своим наследником прилюдно, — заявил он. — Тогда мне от моих нойонов будет уважение.
— А вот этого я делать не стану, — тотчас ответил Угэдэй. — Если я умру через месяц-другой, ты станешь ханом вне зависимости от того, объявил я тебя наследником или нет. Но если я на этом свете подзадержусь, то не дать возможность своему сыну я не смогу. Тогда уж вы с ним сами потягаетесь за власть, кто кого.
— Получается, ты мне ничего и не предлагаешь! — вспылил Чагатай, возвысив голос чуть ли не до крика. — Что это за сделка такая, основанная на пустых обещаниях? Зачем о ней вообще упоминать? Если ты скоро умрешь, то быть мне ханом. Ну а если я всю жизнь прожду гонца, который так и не явится? Да кто ж на такое пойдет?
— Ты, после твоего давешнего вероломства. Спусти я тебе обиду и позволь уйти к твоему тумену, ты углядел бы в моем поступке лишь слабость. И спрашивается, как долго мне тогда пришлось бы ждать очередного поползновения от тебя или от кого-то еще? Думаю, что очень недолго. Я же, Чагатай, отпускаю тебя не с пустыми руками. Вовсе нет. Моя задача — расширить покоренные нами земли, на которых империя станет расти и процветать. Во владение брату Тулую я предложу наши родные края, за собой оставлю только Каракорум. — Видя, как в глазах брата мечтательно переливаются огоньки предвкушения и жадности, Угэдэй сделал глубокий вдох. — Ты заберешь Хорезм, сделав его центром своих владений, к тебе же отойдут города Самарканд, Бухара и Кабул. Иными словами, ты получаешь ханство протяженностью свыше пяти тысяч гадзаров, от вод Амударьи до гор Алтая. Ты и твои потомки будут править там, хотя мне и моим с вас будет причитаться дань.
— Мой повелитель… — подал встревоженный голос Субэдэй.
— Тихо, багатур! — нетерпеливым движением руки осадил его Чагатай. — Пускай договорит. Это дела семейные, для твоих ушей они вообще не предназначены.
Угэдэй покачал головой:
— Эти мысли, Субэдэй, я вынашивал без малого два года. Как видишь, мое стремление — смирить гнев, снедающий меня после нападения на мою семью, и верно определиться с выбором уже сейчас, несмотря ни на что.
Угэдэй смерил брата тяжелым взглядом:
— Сын мой и дочери выжили, ты знаешь об этом? Если бы твои воины их умертвили, я бы сейчас лично смотрел, как с тебя не спеша сдирают кожу, и наслаждался твоими воплями. Некоторые вещи я вынужден терпеть, даже если они не идут на пользу империи моего отца.
