— Ни единой строчки. — Она встает, чтобы поменять запись. — Думала, забыл ты меня, — говорит она тихо, стоя к нему спиной.
— Нет, не забыл.
Он оглядывается на нее, но она изучает стеллаж Дэна с дисками и книгами. Собираясь в ресторан, она переоделась в легкое короткое зеленое платье. Сейчас она тянется к верхней полке, и загорелые ноги открываются намного выше колен.
— Ты случайно не привез какие-нибудь диски? — спрашивает она. — У Дэна тут неплохая коллекция, хотя он говорит, что предпочитает винил. И вот эти штуки.
Она снимает с полки коробку с саундтреком к «Китайскому кварталу».>51
— Лазерные диски. Как с фильмами, знаешь?
— Ну, что-то такое слышал, — говорит он.
— Хм.
Она возвращает лазерный диск на место.
— А ты-то пыталась со мной связаться? — спрашивает он, отводя глаза и доставая последний косяк из кармана рубашки.
— Мать моя, да сколько их там у тебя? — восклицает она.
— Это последний. Не хочешь — не буду закуривать. — Он уже изрядно заторчал, но старается этого не показать. Оглядывается на нее, но она по-прежнему изучает коллекцию дисков, скрестив руки на груди.
— Вот еще! Не хватало мне на тебя давить. — Пауза. — Окно хотя бы открой.
Она бросает взгляд на экран телевизора, но тут же отворачивается.
— Софи?
— Что?
— Так пыталась или нет?
— Тебе нравится Джони Митчелл? Дэн от нее фанатеет, а по-моему, ничего особенного. Надо бы притащить The Cure. Пыталась что?
— Связаться со мной.
Долгая пауза.
— Нет, зай, не пыталась.
Край виниловой пластинки с еле уловимым ропотом подставляет себя под иголку: глухой, пустой звук, чреватый неизбежностью.
А ему кажется, это кровь хлынула у него из сердца и потекла вниз, через три этажа, на улицу. «Зай». Урезанный «зайчик». Очередное новое словцо. Наверно, Дэн ее так называет. В постели. Или она его. Может, выкрикивает, когда кончает, когда он доводит ее до оргазма. Черт, ясно же, что ловить здесь нечего.
Она садится на пол к нему лицом, прислоняется спиной к дивану, а ноги вытягивает под журнальным столиком, параллельно его ногам.
— Когда предки увезли тебя из Лидкомба, мне было хуже некуда, — говорит она ему. Печальная, строгая и прекрасная, но все еще непонятно чужая. — Мне внушили, что я дрянь. Дескать, я теперь вся в грязи. После того, что между нами было.
Он так и держит в руке последний косяк. Смотрит ей в глаза, пытаясь представить, через что ей пришлось пройти. А ведь за все эти годы он, терзаясь собственными муками, ни разу по-настоящему не задумался, что выпало на ее долю: она представлялась ему все той же девочкой, только остановившейся во времени, застывшей в прежнем облике, неподвижной, будто попавшей в янтарный или смоляной плен, из которого можно выйти как ни в чем не бывало и продолжить свою — их общую — жизнь с того мгновения, когда развеются злые чары.
Ему и в голову не приходило, что та история могла настолько ее изменить. Даже когда Гайдн сболтнул, что она вернулась в Лидкомб, что у нее новый парень, он просто выбросил это из головы, вычеркнул — и все. Может, Гайдн что-то перепутал, а может, в ней всегда было непостоянство, просто сейчас это выплыло наружу. Все равно ее образ, хранившийся у него в памяти, никак не изменился; эта непостижимая, застывшая икона по-прежнему оставалась с ним, и в глубине души он был уверен, что даже после всех своих скитаний и безумств сумеет пробудить их обоих ото сна: стоит только ее найти — и все будет как раньше. Только сейчас он понял, что это выше его сил, что все изменилось, а главное, изменились они сами.
— Джеймс и Клара твердили, что я всем причиняла зло, — вполголоса продолжает Софи. — Не только им самим, но и бабушке Уин, и твоим отцу с матерью, и всей родне. Даже тебе. А потому мы с тобой должны… то есть я должна, забыть ту историю как кошмарный сон и начать жизнь сначала. Это, мол, единственный путь, единственный выход. Списать все на детскую глупость и забыть. Если не оглядываться назад, все встанет на свои места. Семья успокоится. Я спасу свою душу. А ты меня очень скоро забудешь.
У него наворачиваются слезы, но он пытается их проглотить, стиснув зубы.
