Она умерла во дворце, — тихо сказала Сакота. — Она была там несчастна, ей хотелось домой. Я тоже могу умереть.
Я буду с тобой, — сказала Орхидея.
Она обняла худенькое тельце. Сакота всегда была слишком слабой и нежной.
А если нас определят в разные классы? — спросила Сакота.
Так и получилось: их разделили. Когда девушки впервые предстали перед вдовствующей матерью Сына неба, та отобрала из шестидесяти двадцать восемь. Сакота была сестрой покойной супруги, поэтому попала в первый класс, а Орхидея в третий.
У нее есть характер, — сказала, глядя на Орхидею, старая и мудрая вдовствующая императрица. — В ином случае я определила бы ее во второй класс, потому что не подобает ставить эту девушку в один класс с ее кузиной — сестрой моей невестки, которая ушла на Желтые источники. Пусть она отправится в третий класс. Мой сын, император, не заметит ее там.
Орхидея выслушала это со скромным и послушным видом. Она вспоминала прощальные слова своей матери. Ее мать была сильной женщиной.
По спальному залу разнесся голос главной обряжающей, чьей обязанностью являлась подготовка девушек.
Молодые дамы, пора вставать! Пора прихорашиваться! Это день вашего счастья.
Следуя призыву, все поднялись — но только не Орхидея. Ее не касалось то, что делали другие. Она будет сама по себе, будет одна. Она лежала без движения, спрятавшись под шелковым одеялом, и наблюдала, как остальные вертелись под руками служанок, пришедших их одевать. Утренний воздух был свеж, северное лето еще только начиналось, и над неглубокими деревянными ваннами с горячей водой клубился пар, расстилаясь туманом по залу.
Все должны искупаться, — приказала главная обряжающая.
Она сидела в просторном бамбуковом кресле, толстая и суровая, привыкшая к послушанию со стороны девушек.
Обнаженные девушки ступили в ванны. Служанки натирали их благовонным мылом и мыли мягкими губками, пока главная обряжающая по очереди рассматривала каждую. Вдруг она заговорила.
Из шестидесяти были отобраны двадцать восемь. А я насчитала только двадцать семь.-
Она внимательно прочла список, который держала в руке, и начала перекличку. Каждая из вызванных девушек откликалась с того места, где стояла. Но последняя не ответила.
Ехонала! — снова выкрикнула старая женщина.
Это было клановое имя Орхидеи. Вчера, перед тем как она покинула дом, дядя-опекун Муянга позвал ее к себе в библиотеку, чтобы дать отеческие наставления.
Орхидея стояла перед ним, а он, не поднимаясь с кресла, в котором его крупному, облаченному в небесно-голубой атлас телу было явно тесно, давал ей советы. Она была привязана к дяде: он был снисходителен. Однако любви к нему не чувствовалf- ведь и он никого не любил, будучи слишком ленивым, чтобы любить или ненавидеть.
С того дня, когда ты войдешь в Императорский город, — говорил он своим масляным голосом, — ты должна забыть свое домашнее имя Орхидея. Отныне тебя будут звать Ехонала.
Ехонала! — повторился крик главной обряжающей.
Но Орхидея молчала. Она закрыла глаза и притворилась спящей.
— Ехонала сбежала? — спросила старая женщина.
Служанка ответила, что Ехонала в постели.
— Что это за бесчувственность? — завопила обряжающая. — Разбудите ее! Стащите с нее одеяла, ущипните за руки!
Служанка повиновалась, и Ехонала, притворившись, будто только что проснулась, открыла глаза.
— Что такое? — сонно потянулась она.
Сев в постели, Орхидея схватилась за щеки.
Ох, ох, — проворковала девушка. — Как же я могла забыть?
Да, действительно, как? — возмутилась главная обряжающая. — Разве ты не знаешь приказ императора? Через два часа все вы должны быть в Зале аудиенций, причем в самом лучшем виде. Говорю вам — через два часа, и за это время вы должны успеть выкупаться, надушиться и одеться. К тому же надо еще сделать прическу и позавтракать.
Ехонала прикрыла зевок ладонью:
Как хорошо мне спалось! Здесь матрац намного мягче, чем у меня дома.
Старая женщина фыркнула:
Трудно представить, чтобы во дворце Сына неба матрац был таким же жестким, как на твоей кровати.
Он гораздо мягче, чем я могла вообразить, — продолжала Ехонала.
Она ступила на изразцовый пол босыми крепкими ногами, — все девушки были маньчжурками, а не китаянками, и их ступни не перевязывались.
