Пока Анастасо мечтала на галерее, Пселл сидел у нее в комнате и тоже мечтал. Но мечты его были гораздо практичнее. Хорошо бы место протасикрита… Жалованье не Бог знает какое, но сколько возможностей! Ведь, от заведующего императорской канцелярией зависит составить документ так или иначе и дать его к подписанию. Разве царь читает всякую бумагу? А нередко люди за одно слово готовы заплатить кучу денег. Царь не может обходиться без протасикрита, он почти ежедневно во дворце, и при таких частых свиданиях чего нельзя сделать, лишь бы только был искусный язык? Ну, а на этот счет, слава Богу, искуснее его, Пселла, не найдется никого. Убедить в том, во что сам не веришь, это для него шутка. Но подумать, что так много зависит от совершенно необразованного создания, воспитанного грубым отцом, презренным трактирщиком, — подумать, что эта гетера, не знающая стыда, может доставить благополучие ему, ритору и философу… Такова сила дьявольской красоты, такова жажда наслаждений. Да, надо ее попросить, как это ни глупо, как это ни противно. Но она ушла зачем-то на галерею. Уж не ждет ли кого? Надо поговорить, пока они вдвоем.
Пселл вышел на галерею.
— Что же ты покинула меня, прелестнейшая из смертных, Анастасо, — начал он ласковым голосом, — и заставляешь пребывать в печальном одиночестве?
— Мне трудно говорить с тобой, — ответила гетера не без иронии. — Ты философ и мысли твои парят на небесах, я же вести ученого разговора не умею.
— Красота выше ума, ей все поклоняются, она умеет направить ум куда хочет.
— Ну, полно говорить льстивые слова, расскажи лучше, что нового.
Пселл знал очень хорошо, что интересует Анастасо, и, начав издалека, перешел, наконец, к отношениям, установившимся между царем и царицей. С жадностью слушала гетера, стараясь не упустить ни слова. Анастасо с удовольствием услышала, что Михаил совсем не интересуется Зоей и почти никогда не бывает на женской половине дворца. Но ее неприятно поразило сообщение, что царь предается аскетизму. Неужели этот пылкий человек вполне отделался от своей страсти? Неужели он не способен больше трепетать при виде красивой женщины? Все-таки, надо было попытаться, и она начала осторожно подходить к этому вопросу. Ведь, только для этого она пригласила Пселла, а других просила не приходить в этот вечер.
— Скажи, любезный Пселл, — начала она, потупившись, — царь принимает только важных людей или также простых смертных?
— Вообще говоря, у самодержца бывают, конечно, управляющие приказами, которым необходимо узнать, какой оборот дать тому или иному делу; но всякий имеет право просить быть принятым царем.
— И даже женщина?
Пселл несколько удивился, но по странному выражению лица своей собеседницы, по блеску ее глаз он понял, в чем дело. Он был догадлив и повел разговор в том тоне, какой желателен был Анастасо.
— Думаю, — ответил он, — такие случаи бывали, хотя реже. Когда у женщины какое-нибудь дело, она доверяет его отцу, мужу или брату.
— А если нет ни отца, ни мужа?
— Это обстоятельство особого рода, вызывающее на размышление. Несомненно, что всякий, кто бы он ни был, имеет право подавать прошение на высочайшее имя, и такое прошение принимается сановником, стоящим во главе приказа прошений, царю подаваемых. Но нужно, чтобы было о чем просить.
— Да нужно о чем-нибудь просить, — машинально повторила гетера, — о чем же?
— За этим дело не станет, просить можно о многом.
— Но все-таки, думаешь ли ты, что царь Михаил принял бы такую женщину?
— Какую?
— Например, известную своей порочной жизнью.
— Но, ведь, прежде всего, ему неизвестно, кто добродетелен, кто нет, и нет надобности раскрывать пред ним тайну.
Пселл замолчал и, подумав с минуту, вдруг сказал:
— Вот что, прелестная Анастасо: я понял, чего ты хочешь. Доверься мне я научу тебя, как быть, и все будет сделано по твоему желанию.
— А скоро? — спросила Анастасо; которой теперь казалось, что если это не будет завтра, то совсем не будет.
— За быстроту я поручиться не могу; думаю, пройдет месяц.
— Как, ждать целый месяц?
Пселл обиделся. Он соглашался устроить такое дело, а она еще недовольна.
