– Ничего я не обозналась! – обиделась его приятельница. – У меня зрительная память абсолютная, раз увидела человека – все, сфотографировала! Это он, Кирилл!
– А ты случайно не позвонила в аэропорт и не разузнала, был ли среди пассажиров на Париж такой Туманов? – хмуро спросил Бергер.
– Нет, это сделаешь ты, – ответила дама. – Мне фиг кто скажет, сам понимаешь. В смысле, по телефону. Вот если бы я туда приехала и начала обольщать направо и налево, тогда конечно! Я бы все узнала, не сомневайся! Но тащиться за тридевять земель мне совсем неохота, даже ради прекрасных черных глаз Кирилла. Вот я и решила тебе позвонить и пробудить твое чувство справедливости – выясни, что произошло. В конце концов, это твоя работа!
Бергер тяжело вздохнул. О его неприязни к чернооким смазливым особям мужского пола уже было упомянуто. Вторым раздражителем в рассказе его приятельницы стало упоминание о ночном клубе «Барбарис». Так уж вышло, что именно с этим клубом была связана история трагического самоубийства Риммы Тихоновой, о чем Бергер до сих пор не мог вспоминать спокойно.
Ему очень хотелось сказать: «Я не могу начать работу, пока меня не попросит об этом сам Туманов. У нас так не принято!» Или, к примеру – самое простое! – отговориться занятостью. Ведь он и в самом деле был занят! Не Валентиной Терешковой, понятно, а серьезными делами о подкупленном свидетеле, о беспредельщике-участковом, о шантажистке, которая не дает отцу видеться с ребенком, за каждую встречу требует безумных денег, совершенно раздела и разула мужика, который безумно любит дочку… Да мало ли! Лучше делом Симанычева на досуге заняться – в порядке, так сказать, умственного тренинга!
И тут он представил себе парня, которого кто-то накачал водкой и тащит на трамвайные рельсы, хладнокровно обрекая на смерть… Такие вещи, такие вот подлые инсценировки Бергер ненавидел. Он ведь и сам стал жертвой подобной инсценировки!
– Да, может, этому твоему Кириллу моя помощь без надобности, – пробормотал он, хватаясь за последнюю соломинку. – Я, к примеру, приеду, а он скажет: идите-ка вы, господин следователь… Его право, между прочим!
– Слушай, кстати, а когда ты вообще ко мне в гости придешь? – внезапно спросила его подруга. – Ты меня бросить решил, что ли?
Бергер на секунду поднес трубку к носу и зачем-то заглянул в нее. Потом снова осторожно приложил к уху.
– Что? – глупо спросил он. – Но ведь ты сказала… ну, у тебя полнолуние, то да се…
– Друг мой, – проворковала дама, – что-то я не припомню, чтобы нам помешало прошлое полнолуние! Да и позапрошлое тоже. В конце концов, мы люди взрослые, теоретически подкованные… да и практически тоже. Есть многое на свете, друг Горацио!
Доселе лежавший под одеялом Бергер нервно привстал. Что характерно, не он один.
– Ну и когда? – выдохнул нетерпеливо.
– А если сейчас? – услышал в ответ такой же вздох – и откинул одеяло.
Поспешно одеваясь, думал только об одном: какое счастье, что эта заводная особа живет так близко от него. Перебежишь парк Кулибина – и вот оно, лучшее в мире времяпрепровождение!
Мелькнула еще мысль о том, что насчет этого Туманова они так ничего и не решили.
Махнул досадливо рукой. Что тут решать? Ну что тут можно решать?! Как сказал кто-то очень мудрый, женщина владычит нами, и чрез нее же погибаем мы!
Из дневника Жизели де Лонгпре,
28 марта 1814 года, Мальмезон
Живем как на вулкане. Говорят, в Италии жители маленьких городков, расположенных у подножия Везувия, засыпают, не ведая, проснутся ли утром вновь, или будут погребены под слоем горячей лавы и пепла, как жители легендарных Геркуланума и Помпеи. Им ничего не остается делать, как вверять себя Пресвятой Деве. Точно так же и мы ложимся с молитвой – с нею и встаем. Каждый день тянется невыносимо долго, а между тем месяц пролетел незаметно, словно и не было его.
Пишу, нанизываю какие-то неважные слова, потому что боюсь выразить на бумаге самое страшное: путь на Париж открыт войскам союзников. О нет, наши войска не разбиты наголову. Новое предательство, подобное измене неаполитанского короля, не воткнуло нож в спину французам. Путь к столице открыл… сам император.
