То ли обширная территория страны тому виной и причиной, то ли отсутствие тогда компьютеров, но как-то уж так незадачливо вышло у отечественных оперативников, что все эти чрезвычайные происшествия остались нераскрытыми, в разрозненном беспорядке, и никому не пришло в голову объединить их и провести следствие по совместным делам, хотя случаи как бы сами напрашивались на это.
Никто не допетрил, не сообразил, что если, пусть и на дистанциях огромного размера, на расстоянии в тысячи верст, вдруг начинают сгорать особо охраняемые помещения с картотеками паспортных отделов милиции, столов личного учета отделов кадров, военкоматов, учебных заведений и промышленных предприятий, то это, скорее всего, неспроста и некая связь между ними наверняка прослеживается.
Но в конце концов спохватились, объединили и свели оперативные сводки, однако, видно, поздно уже было, и сгорела, обратилась в пепел та красная нить, которая, может, и привела бы к тому, кто повадился подпускать в самые серьезные и тщательно охраняемые помещения красного петуха.
Ну, что сгорело, то сгорело, обратилось в прах, в черную бумажную золу.
Клемешев открыл глаза и снова закрыл. Где найти талантливого писателя, способного рассказать о его жизни? О мальчишке-сироте, попавшем в суворовцы, а после в командное офицерское училище, откуда вырвали, едва дав доучиться, и с первыми колоннами перебросили на юг. Затем — несколько дней минимальной подготовки и через границу, в горы, где уже в первые часы началась смерть, а он — командиром над мальчишками лишь двумя годами моложе, испуганными, трясущимися, ни черта не понимающими...
А после — два года там, в этих проклятых горах, где его заставили и научили убивать, а он оказался исправным учеником и делал это, в отличие от
большинства других, на удивление легко и не мучась бессонницей и ночными кошмарами.
И сам много раз только чудом увертывался от пуль и осколков и все смотрел, вглядывался в то, что видел вокруг... Вот смотреть, вдумываться и делать выводы он научился сызмальства, еще в детдоме. А тут, в составе «контингента», он довольно скоро смекнул, что не все тут воюют за идею, в которую, честно говоря, и не верил никто, даже последний салага, что тут башковитые люди налаживают связи и делают деньги, а значит — это шанс, быть может, единственный, чтобы вырваться из нищеты и бездомья.
Оружие из России шло эшелонами, потом, через горы и перевалы — автокараванами, летело набитыми до предела транспортными самолетами. Но не все уходило по назначению. Перепадало и врагу, и это было часто совсем несложно в условиях, когда жизнь не стоила ни копейки и люди гибли и исчезали десятками,, пропадали безвозвратно — то ли в «вертушках» сгорали, то ли падали в пропасти, то ли навеки канули в плену.
Он ненавидел тех, кто затеял все это и жировал и нагревал руки. А кто он был? Всего только старший лейтенант, а после — капитан. В их частях, в вечно обманутой и обделенной матушке-пехоте, с прохождением по званиям было туговато. Его перевели в спецназ. Операции и рейды, захваты, трупы у дувалов, дым и копоть... Он давно перестал считать, сколько их там, за спиной, этих «жмуров». Но однажды, где-то в районе Герата, ночью, капитан Юрасов Сергей, а так звали его от рождения, вдруг почувствовал, что дольше тут оставаться нечего. Слишком долго берегла и хранила заступница-судьба. А оружие, золото и наркота уже двинулись на север, обратным путем, тайными тропами, через нужных людей на блок-постах, в спецкомендатурах и на погранзаставах.
Тут ему подфартило опять, да и сам посодействовал судьбе-индейке: оказался при трех полковниках, приторговывавших амуницией и боеприпасами, по-тихому гнавших свой товарец то под видом техники, отправленной для ремонта и восстановления, то под видом военных грузов, а то и в цинковых коробках, предназначенных для «прижмуренных» шурави.
Полковники взяли его посыльным, сопровождающим их груз, вроде экспедитора. Он свое откапитанил, отправляли в Россию. Юрасов понимал: таких порученцев грохают без задержки, а стало быть, надо было соблюсти свой в полном смысле жизненный интерес.
