Менять это сейчас не было никакого смысла. Может быть, когда-нибудь, когда придет пора обзаводиться детьми, они и сбегают в этот самый загс и проштампуют паспорта, но пока он, ее Русаков, должен был ощущать себя совершенно независимым, ничем не связанным для борьбы, которую он вел как руководитель многотысячного движения «Гражданское действие».
Он был создателем, вдохновителем и идейным лидером этого сообщества. И если ныне в Степногорске и области демократические принципы еще не были полностью растоптаны, то только благодаря существованию этой организации и сумасшедшей энергии ее создателя, прирожденного политического борца и незаурядного трибуна, отважного и бескомпромиссного Русакова.
И вот наконец они в какой уж раз пересекли реку, поднялись на холм и подъехали к ярко освещенному подъезду огромного дома, сложенного из розового кирпича, к неприступной башне, которая словно вызывающе утверждала превосходство ее жителей над всеми прочими простыми смертными.
Наташа набрала номер кода, щелкнуло реле и открылся замок. Они вошли в подъезд, вызвали лифт, кивнули дежурной в ее застекленном загончике и устало обнялись в ожидании, когда приедет кабина.
А в это время на другом конце города, по ту сторону реки, в квартире Русакова надрывался телефон. Ему звонили со всех концов города. Но Владимир не мог этого знать — дня два назад он, видимо, где-то обронил свой пейджер, а потом вдруг забарахлил и отказал сотовый телефон, который пришлось отдать в починку, и он остался без мобильных средств связи по крайней мере до понедельника.
И вот наконец они вошли в квартиру, вспыхнул свет в уютной прихожей, и тяжелая стальная дверь захлопнулась за ними.
Впервые за эти несколько часов она ощутила неимоверное облегчение, и привычная тревожная напряженность немного спала.
Здесь, на восьмом этаже, окруженные толстыми стенами, за дверной броней, они были в безопасности, пусть относительной, временной, но безопасности. И отступил страх, в котором она жила постоянно, с того дня, когда впервые поняла, кем для нее стал этот высокий светловолосый человек, в котором странным образом сочетались мальчишеская веселость и озорство, задумчивость, страстность народного трибуна и серьезность ученого- мыслителя.
Она постоянно боялась за него и знала, что страх ее не только не безоснователен, но совершенно реален и обоснован. Хотя бы уже потому, что страхом была насыщена вся жизнь ее сограждан. Страх был основной движущей силой, основным связующим ферментом людского существования. У страха было множество оттенков, видов и форм, и свой особый страх царил и владел людьми всех сословий.
Кажется, в этом и состояла здесь главная особенность жизни, что никто не мог жить без страха, который только видоизменялся от десятилетия к десятилетию, от эпохи к эпохе, но не уходил и держал крепко всех и каждого.
А Русаков — не боялся. Не хорохорился и не бодрился, просто для него страха как будто не существовало, и поэтому-то ей и было постоянно так невыносимо, выматывающе страшно за любимого. Он стоял как на бруствере, не хоронился в траншеях, не прятался в блиндажах, стоял, открытый ударам и пулям, с тем великолепным пренебрежением многократно испытанного, обстрелянного бойца, которое, наверное, действовало и останавливало даже самых злых, самых свирепых его врагов.
А врагов у него было множество, и в ненависти к нему были самым странным, причудливым образом объединены, казалось бы, злейшие, непримиримые, готовые испепелить друг друга противники.
Выступая на митингах, на собраниях, перед пикетчиками и забастовщиками, перед мужчинами и женщинами, теми же студентами и выброшенными на обочину жизни рабочими «оборонки», он смело обличал местные власти и столичную знать, чиновников Степногорска и казнокрадов в Москве, он не просто бранил и проклинал, подобно записному демагогу — завсегдатаю митингов, но вскрывал подлинные подспудные намерения и мотивы тех, кто, по его убеждению, довел их город, и область, и край, и всю страну до того униженного состояния, в котором она оказалась и в котором погрязала все глубже и безнадежнее.
