Однако, несмотря на это, жизненный уровень населения, то есть прежде всего тех, кто составлял основу коллективов этих гигантских промышленных объектов, оставался всегда сравнительно невысоким, по крайней мере, ни в коем случае не соответствующим ни масштабам города, ни его значению в союзной экономике. И многие годы, целые десятилетия, это принималось людьми, теми же рабочими, инженерами и их семьями как нечто неизбежное, обычное и неизменное.
Но грянули события конца девяносто первого года, и жители города поняли, что представления о неизменности всех оснований жизни, с которыми привычно и покорно прокуковали они едва ли не весь свой век, было обманчивым.
Вдруг все задрожало, зашевелилось и сдвинулось с места. Начались перемены, и перемены эти оказались драматическими, поставившими огромный мегаполис в невиданно тяжелые, дотоле неслыханные условия, сравнимые только с временами послевоенной разрухи, когда город лежал в развалинах и его надо было поднимать из обугленных руин.
Вдруг все, что раньше стояло и держалось вроде бы прочно и основательно, как бы в одночасье начало рушиться, рассыпаться и развеиваться резкими степными ветрами.
Все, на что было положено столько людских сил, столько народной крови, столько неимоверных трудов и сталинско-бериевских зеков, и вольных бесконвойных совграждан, — все пошло прахом. Катастрофически резко и стремительно сокращалось число военных заказов. Налаженные контакты со смежниками других республик, прежде всего Украины, Белоруссии и Прибалтики, лопались и переставали действовать, как пересохшие реки и ручейки.
Тысячи людей оказывались переведенными на сокращенные рабочие дни и рабочие недели, а иные и вовсе на улице, в неоплачиваемых вынужденных отпусках.
И все это — на фоне неугомонных криков записных дежурных борзописцев, наперебой уверявших всю страну и весь мир о наступлении светлой эры подлинной демократии и долгожданной социальной справедливости.
Быть может, если бы они помалкивали и не превозносили до небес с утра до вечера преимущества и сомнительные достижения новой власти, народ Степногорска, как и многих, многих других городов России, относился бы к происходящему куда спокойнее и терпеливее.
Но вопли пропаганды подстегивали накапливавшееся раздражение, которое и вовсе начало зашкаливать, когда на город навалилась новомодная лавина очень странного акционирования и приватизации большинства дотоле государственных предприятий, которые стали распродаваться за бесценок всем тем начальствующим выжигам и ловкачам, что сумели вовремя подсуетиться, нагреть руки и набить карманы еще при «старом режиме».
Народ словно начал догадываться о чем-то, просыпаться и прозревать, как бы силою вещей прибиваясь и примыкая к так называемому «красному поясу» России... А потому мало кто удивился, когда на выборах конца памятного девяносто третьего года губернатором области с ощутимым перевесом голосов был избран Николай Иванович Платов, бывший второй секретарь Степногорского обкома КПСС, опытнейший хозяйственник, как рыба в воде чувствовавший себя во всех стихиях родного города, где он привык быть на ведущих ролях, а с момента избрания — всемогущий властный хозяин всего региона.
Он уверял, что с его приходом начнется возрождение региона, что будет наведен порядок во всех сферах жизни, что будут выявлены и сурово наказаны — отрешены от должностей и отданы под суд — все, кто запятнал себя беззаконным присвоением народных денег, разрушением промышленности, финансовыми махинациями, связями с преступными «авторитетами» и прочая и прочая...
Но... после избрания и воцарения в своем высоком губернаторском кресле, став членом Совета Федерации, главный администратор региона Платов не выполнил ни одного из своих предвыборных обещаний, и положение населения стало еще стремительнее ухудшаться-
Происходило то же, что и повсюду, — все властные учреждения области и ее столицы все сильней опутывала, как повиликой, коррупция, по-прежнему невесть куда растворялись направленные на поддержание города федеральные средства, местная знать цинично отгородилась ото всех и нагло богатела, законность приходила в полный упадок, и на этом фоне все откровенней заявляла о себе неимоверно выросшая преступность, позиции которой становились все прочней, отчего уже многим казалось, что именно она,
