Как мне стало известно, по инициативе граждан
проводился сбор подписей для выдвижения моей кандидатуры на пост губернатора. Я узнал об этом только на днях. В мою поддержку собрано более шестидесяти тысяч подписей. Избирком проверил их и признал действительными. Я уважаю и мнение и пожелания народа. Я не могу обмануть и разочаровать людей, поверивших мне и надеющихся на меня.
Поэтому я хочу объявить, что сегодня я официально выставил свою кандидатуру на пост губернатора Степногорской области и начинаю предвыборную кампанию.
Турецкий закурил и мрачно прошелся по комнате. Тут же зазвонил телефон, и он не удивился, услышав в трубке голос Наташи.
— Ну как? — быстро спросила она с еле сдерживаемой яростью. — Вы слышали?
— А как же? — ответил он. — И это достаточно серьезно.
— Это более чем серьезно, — перебила она. — Тут мина замедленного действия, потому что он говорит то, что людям хочется услышать. Он же как бы заранее нейтрализует и отражает все возможные удары.
— Не преувеличивайте слишком. Против его популистских трюков у нас есть противоядие.
— Ну что же, дай-то бог! И вот еще что, Александр Борисович... Вы помните наш договор, там, у реки, что если он за чем-либо обратится ко мне, я, так сказать, в интересах дела, наступлю на горло собственной песне и пойду на все?
— Да, конечно, — сказал Турецкий. — Такое вряд ли забудешь.
— Вы слышали, — продолжила Наташа, — как он уже не в первый раз использует имя Русакова, его репутацию и так далее. Так вот: поймите меня правильно... Сегодня я поняла, что не смогу выполнить то, что обещала вам. Я слишком... слишком сильные чувства испытываю к этому господину... Слишком многое помню и знаю. Я плохая актриса, я не смогу сыграть. И главное, если я хотя бы единственный раз окажусь с ним рядом и это станет достоянием публики, это неизбежно ляжет несмываемым грязным пятном не только на меня, но и на Русакова. А мне память о нем и его честь дороже всего. Есть вещи возможные и невозможные. А это за пределами моих сил.
— Я понимаю вас, — сказал Турецкий. — К тому же после ваших статей, как мне кажется, он уже не сунется к вам. Это утратило смысл. Но у меня родилась совсем другая, неожиданная мысль. Пока не поздно, а еще не поздно, «Гражданское действие» должно выдвинуть собственного кандидата. Пусть у вас даже нет никаких шансов. Но вы — сила, и именно в память о Русакове, мне кажется, вы обязаны заявить о себе. Конечно, нет денег, нет базы, но есть то, чего нет ни у кого из них. Вы можете относиться к моим словам как угодно, но я считал нужным высказать вам свое мнение. Возможно, лучшим кандидатом от «Гражданского действия» были бы вы сами.
— Я не публичный человек, — сказала она. — Тут нужен талант, темперамент, наконец, желание и воля. Но я обдумаю вашу идею. Мы обсудим ее в руководстве нашего «Действия». А я априори — проигрышный вариант. Я все-таки социолог и лучше вас понимаю и оцениваю структуру массового сознания в нашем городе и регионе. Это мужской город, привыкший подчиняться командам, командирскому басу.
— Но черт возьми! — воскликнул Турецкий. — Неужели у вас там, в вашем «Гражданском действии», одни теноры и фальцеты? Скажу вам больше, Наташа, участие в этих выборах — порука тому, что само движение без Русакова не утратит своего значения, а приобретет новый вес в сознании людей.
— А проигрыш? — спросила она. — К чему он приведет?
— Мне кажется, — сказал Турецкий, — все будет зависеть от того, с каким лицом вы выйдете на
выборы, что сумеете противопоставить. И потом, чует мое сердце, здесь все может повернуться самым интересным образом. И... не без нашей с вами помощи. Как говорится, есть кое-какие наработки... Прощайте! Держите меня в курсе ваших дел.
Не успел Турецкий повесить трубку после разговора с Наташей, как телефон заверещал вновь и Александр Борисович услышал знакомый голос.
— Ну что, дружище, — ехидно спросил Грязнов, — по-моему, нас переиграли, а?
По своему обыкновению, великий сыщик земли русской сказал самое неприятное из всего возможного, то есть правду.
