Горькое было веселье. Светлейший на другой день вошёл во дворец мрачный, с петицией — сократить иностранцам жалованье. Чересчур тяжело казне. Показал царице реестры — кто сколько получает.
— В пять раз больше нашего за ту же работу, а то и в десять раз. Обидно же!
Спросила, кто нанимал. Конечно, суммы определены царём, этого не скроешь.
— Его воля, Александр.
— Люди недовольны, матушка. У нас свои умелые есть, подросли ведь…
Назвал Василья Туволкова. Разведал же он ключи на Ропшинских холмах, пустил воду самотёком в Петергоф — иначе заглохли бы фонтаны. Его бы поставить на Ладожском канале вместо генерала Миниха [73].
Нет, глуха к голосу разума…
Вышел из кабинета в бешенстве. Галстук душил его, князь дёрнул заодно и ворот камзола. Что-то оборвалось, звякнуло.
В тот же вечер самодержица приняла в спальне молодого камер-юнкера. Облегчённый траур дозволяет… Давно заприметила она красивого рослого камер-юнкера. Рейнгольд Левенвольде, к тому же земляк, родом из Ливонии.
— Богиня, что вы сделали с князем? Он бежал от вас сам не свой. Он задыхался. Смотрите!
Разжал кулак. Крючок, новый трофей для коллекции. Барон собирает разные мелочи, подобранные, а то и сорванные исподтишка.
— Шалун… Что ты украл у меня?
— Ах, Диана… Смею ли я…
Притянула к себе и, расстёгивая на нём рубашку, медленно, толстыми мужскими пальцами, — вынудила признаться. Мушка, две шпильки, хранит как святыню…
Губы, липкие от сладкого вина, не дали ему договорить, вжались до боли. И вдруг гневно оттолкнулась.
— Хвастаешь, негодяй! Грязным твоим девкам…
Удар пришёлся по челюсти, впрочем, вялый, а то бы своротила. Он повернулся — и ничком в подушки, привычно захныкал. Про девок ей ничего неизвестно, Рейнгольд осторожен, шалит редко и за пределами дворца.
Она раздевает его, просит прощенья как у ребёнка, обиженного невзначай. Женщина, любившая властелина, теперь наслаждается мужской покорностью.
Вспышки ревности — пусть наигранной — льстят Рейнгольду. Он гордится собой. Его одного из сонма кавалеров избрала сорокалетняя императрица, пылкая, знавшая объятия великана-Петра.
Утомившись, она ласково слушает юношу. Очень мило звучит в устах барона деревенская речь его няни-латышки. Легко с этим мальчиком. Правда, он картёжник, волокита, поглощён светскими развлечениями, зато равнодушен к политике, к высоким чинам, что весьма удобно.
— Твой брат [74], верно, мечтает женить тебя, повесу. Подыскал девушку. Как её зовут?
— Богиня! Не мучьте меня!
— Я благословлю вас. Скоро, скоро отпущу тебя… Ведь я уже старуха.
— О, лучше убейте! Сейчас же…
— Да? Ты готов?
— Богиня… — бормочет он, целуя упругое плечо. — Вы не верите мне? О, как вы терзаете моё сердце! Сомнения — мой удел, только мой. Достоин ли я счастья, ничтожный ваш раб?
Он в самом деле чувствует себя маленьким и слабым, телесный жар нагоняет дремоту, и слова, вычитанные из романа, он роняет бездумно. «Астрея» француза д'Юрфе, растрогавшая Европу, его настольная книга.
— Я был наивен, я не ведал подлинного блаженства. Оно не бывает без боли. Это страх потерять вас. Страх неотвязный…
Плечо напряглось, отвердело.
— Потерять? Что за фантазия, малыш?
— О, если бы!.. Боюсь, суровая истина. Меня хотят отослать. В Азию, воевать с персиянами.
— Фантазия, дурачок. Кто хочет?
— Его сиятельство Меншиков.
— Глупости, милый, — отозвалась она с ноткой раздражения. — Мир полон слухов.
— Персияне сдирают с пленных кожу. Сдирают заживо и… делают перчатки для султана. Или это турки? Всё равно — магометане. Они бесчеловечны.
— Испугался, бедненький… Ах, трусишка! Успокойся! А я жужу лача берне…
Малыш ложится спать, стережёт его мохнатый смирный медвежонок. Колыбельная рокотала глубоко под ухом Рейнгольда, его и впрямь сморило. И вдруг:
— Глупый ты… При чём тут Меншиков! Я приказываю, я тебя пошлю воевать. Нет, не в Персию — во Францию. Боишься, душа в пятках?
— Обожаемая! За вас?
— Да, за меня, за мою дочь. Ты вернёшься со славой. Что — трусишь?
Привстала, наполнила стаканы. Виват герою, будущему генералу! Камер-юнкер пьёт крепкое красное вино, приторное до отвращения. Поле брани его не влечёт. Надо ответить… Снова выручает французский роман — клятв и пылких заверений на все оказии там множество.
