Недолго пробыл я в Москве. Вместе со старшим сержантом Чепелюком получили назначение в одну часть. На Ленинградском вокзале уселись в поезд, который в те годы называли «пятьсот-веселым» — товарные вагоны, даже без нар, и полнейшая неизвестность, когда и куда приедем. Помнится, что поезд часами стоял на разъездах, зато лихо мчал мимо станций.
Едем на северо-запад, за Калинин. В пульмановском вагоне темнота. Стоит холодная «буржуйка».
— Сергей, — обращаюсь к Чепелюку, — надо бы дровец раздобыть, а то замерзнем.
— С ума спятил, — отвечает он. — Ночь, затемнение, а ты хочешь огонь разводить. Увидят немцы сверху — разбомбят.
Все же на первой остановке я выпрыгиваю из вагона и без труда разыскиваю какой-то поломанный штакетник. Растапливаем печурку. Из углов к нам начинают подходить люди. А мы-то думали, что вагон пустой!
Смотрю, сидит в сторонке девушка. Шинелька на ней, ушанка, сапоги. Смотрит на тех, кто ближе к печке примостился, с какой-то грустью. Видно, замерзла, а протиснуться вперед стесняется. Раздвинул людей, поместил девушку ближе к огоньку. Ба, да это же авиатор: на шинели голубые петлички с крылышками! Разговорились. Достали мы с Сергеем хлеб, консервы. Зина — так звали девушку — вызвалась быть хозяйкой. Ловко нарезала хлеб, разложила его на вещмешке, сахар достала, кружки.
Все расспрашивала меня, кто я и откуда. О себе сказала, что служит в авиации радисткой сама с Украины, из-под Полтавы. Там, в оккупации, остались мать с отцом, маленький братишка. Всплакнула. Мы ее успокоили как могли.
А поезд идет и идет. Проносятся контуры полуразрушенных зданий. Здесь прошла война. Это она оставила глубокие раны, разбросала братские могилы, опалила огнем жилища и сады.
Состав остановился у развалин какого-то строения. Припорошенные снегом воронки, исковерканные рельсы, обломки вагонов и — точно надгробные памятники — печи и трубы сожженных домов.
Распрощались с Зиной, пожелали друг другу счастья. Она дала свой адрес. Дальше пошли фронтовые дороги, разбитые проселки, непролазная грязь, схваченная лютым в тот год морозом.
Село Андриаполь. Здесь расположен штаб штурмовой авиационной дивизии, которой командует Герой Советского Союза полковник Каманин. Тот самый легендарный летчик, который вел звено «Р-5» на спасение челюскинцев. Он уже был лейтенантом, когда я в трусишках бегал по пишпекским улицам. Сердце замирает от сознания, что буду воевать вместе с таким знаменитым авиатором.
Слезли с машины, идем улицей села. Холодно. Натянули пилотки на уши. Ботинки и обмотки — плохая защита от декабрьской стужи. Наконец добрались до штаба, доложили. Офицер посмотрел на нас, прочитал документы.
— Замерзли? — почему-то очень строго спросил он.
— Никак нет! — в один голос рявкнули мы с Сергеем.
— Ладно. Отогрейтесь, а потом идите в Обруб. Это недалеко, через аэродром. Спросите командира полка Митрофанова. Ясно?
— Ясно!
— Исполняйте.
Что же исполнять? Греться или идти? Мы решили, что лучше всего скорее добираться до полка. Тронулись в путь. Едва дошли до аэродрома, как раздался грохот выстрелов.
— Ложись! — крикнул Чепелюк.
Лежим в канаве носами в снег. Проходит несколько минут, грохот не прекращается. Поднимаем головы. Ничего нельзя понять. Вдруг видим направляется к нам человек. Лежим, ждем.
— Что, соколики, отдыхаем? — обращается человек.
Молчим.
— Вы с какой целью здесь? Куда путь держите?
Объясняем.
— Угу, все понятно. Вставайте, братки, вставайте. Ничего страшного нет. Зенитки ведут заградогонь. Идите, а то носы отморозите.
Красные не столько от холода, сколько от смущения, поднимаемся, отряхиваем снег и идем в Обруб. Собственно говоря, смущались мы зря. Ведь ни разу в жизни не слышали орудийного выстрела, а тут сразу десятки. Любой, пожалуй, струхнет.
Входим в дом, где разместился командир полка. В просторной комнате полумрак, на столе чадит коптилка.
— Старший сержант Чепелюк прибыл в ваше распоряжение для прохождения службы! — четко произносит Сергей.
— Добро, — Митрофанов выходит из-за стола. — А кто это там еще?
Выбираюсь из-за широкой спины товарища и докладываю.
