— Ешь.
Тунгус не кричал — он говорил таким голосом, какого я не слышал ни от одного из людей.
— Ешь, — повторил Железный Рог. — Ты теперь не заморыш — ты воин. Такой же, как я или твой отец. Сколько бы ты не убил врагов, первый убитый враг должен жить в тебе. Это твое начало.
Но я не решался протянуть руку. Тунгус разрезал сердце пополам.
— Если боишься — съедим вместе.
Из низины, не спеша, поднимался Ябто.
Он встал в отдалении, смотрел на происходящее не двигаясь. Я увидел, как на лице широкого человека появилась и застыла едва заметная улыбка, и какая-то сила прогнала оцепенение из души, заставила протянуть руку и принять подношение тунгуса.
Увидев это, Ябто перестал улыбаться, повернулся и пошел в низину.
Железный Рог проводил его взглядом и после недолгого молчания заговорил:
— Слышал о сонингах?
— Нет.
— Это богатыри, каждый из которых стоит целого войска. Когда сонинг становится старым, просит убить его и съесть сердце, чтобы отдать силу своим людям. Ты один из этих людей.
— У него даже ножа не было.
— А ты не прост, — улыбнулся шитолицый. — Запомни. Человек, идущий безоружным на вооруженного врага, — сонинг. Даже если он раб. Поймешь это, когда сердце сонинга проснется в тебе.
Сказав это, тунгус улыбнулся широко, слегка хлопнул меня по лбу и ушел вслед за Ябто.
* * *
Железный Рог шутил, говоря, что он и его товарищи могут подождать, пока кузнец сделает много доброго железа.
Железный Рог шуткой напророчил беду. Добыча оказалась оскорбительно мала — всего лишь на полное вооружение одного воина. Одна рубаха из блестящих пластин, великая пальма с лезвием более широким и длинным, чем у обычного оружия, панцирь из двух половин и железная шапка. Там же в землянке под горой лежали бесформенные куски железа, до которого не добрались руки Тогота.
Тунгус печалился недолго. Он сказал Ябто, что добыча хоть и мала, но легко делится и предложил широкому человеку взять панцирь и клинок, а ему отдать рубаху и железную шапку. Ябто был недоволен. Железный Рог сказал, что может поменяться долями, но и это не утешило Ябто. Тогда тунгус сказал, что знает место, где можно обменять добычу на котлы, меха и стадо.
— Мне не нужны олени, — сказал широкий человек.
Тунгус хлопнул его по плечу.
— Зато у тебя есть свое войско — хоть малое да злое. Добудешь еще железа.
— Уходим, — сказал Ябто, взял свою долю и понес к нартам.
Гусиная Нога забежал вперед отца.
— Отец, там хаби… Помнишь, я тебе говорил. Что с ними делать?
— Что хочешь.
Ябтонга взвизгнул и, крикнув Явире, понесся к укрытию в горе, доставая на ходу стрелу. Уходя, широкий человек услышал свист тетивы и вскрики. Человеческие голоса замолкли быстро, но оружие продолжало говорить.
В пути Ябто будто бы оттаял душой, приятельски беседовал с вечно веселым тунгусом.
Но после одной из ночевок — в половине пути до стойбища — Железный Рог не проснулся.
Я видел тунгуса… Он лежал в походном чуме вверх лицом, змей на его носу вытянулся и замер, олени на жирных щеках и узор вокруг рта обвисли, прижимаясь к короткой шее, поперек которой пролегла ровная кровавая полоса.
Долю и оружие тунгуса Ябто положил в свои нарты.
Тогот жил сам по себе и даже его род не знал, где кочует мастер. Поэтому весть о гибели стойбища дошла до остяков, когда весна оголила кости. Искать тех, кто погасил очаг, мог только большой шаман. Потеряв Тогота и всех его наследников, остяки поняли, что теперь они уже не владеют лучшим оружием. Они поклялись отыскать убившего — много их, или всего один человек.
После набега Ябто и сыновья отсыпались и отъедались несколько дней. Покой загладил остатки досады, преследовавшей широкого человека всю обратную дорогу.
Но в те дни он впервые говорил со мной. Я тащил из лесу нарты с дровами, когда Ябто вышел из большого чума.
— Подойди ко мне.
Бросив нарты, я подбежал на зов и остановился в нескольких шагах, как того требовало почтение к высшему.
Хозяин стойбища присел на корточки, и его глаза оказались вровень с моими глазами.
— У меня никогда не было костяных стрел. Откуда они взялись? Я видел твою поклажу.
В речи широкого человека не было видимой угрозы, он говорил как хозяин, всего лишь наводящий порядок в своих вещах, а каждую свою вещь Ябто знал лучше собственной ладони.
