Ниток было две. Иногда одна останавливалась, и я чувствовал одну. Они сновали по моему телу, как снуют по челноку, разматывающегося с не очень большой скоростью. Тем не менее меня окружало чувство, что то живое, которое меня ударило и сматывает с меня эти "нитки", ко мне относится терпеливо. Чувство, что эти нитки - продукция ума Вадика и Оли у меня возникло однозначно. То, что они ко мне относятся терпимо, послужило поводом к тому, что я и не подумал восставать против такого обращения, а несколько виновато вскочил, ища себе оправдание и стал одеваться. День пошел как обычно.
Второй психоз.
Однажды, сидя на диване, я вдруг увидел его самого. Бледной тенью он очень четким и живым видением находился за моей спиной. Попытки его выгнать оказались бесплодными. Он словно меня дразнил, появляясь с разных сторон моей спины. Когда я выбился из сил, он исчез. Так значит те видения в прошлом году были не галлюцинацией!
Психоз разворачивался по сценарию прошлого года. Он не нес с собой ту душераздирающую жуть как прошлогодний. Тем не менее далек от этого по нервной нагрузке он был не сильно. Так же довольно скоро я довел свое состояние до сыпучести сердцевины моего существа. Я тек как слева направо, так сверху вниз и по диагонали. Тело стало казаться мне нереальным элементом моего существа, но я не мог отказаться от признания его. Ведь какое-никакое, оно все-таки было. Его изменения, скорее всего, носили характер иллюзий, так как главные изменения произошли во мне самом. Опять исчезли мои самоощущения, все мои имиджи - парня, спортсмена, гитариста, просто Миши, было одно лишь безликое тело, пронизанное прозрачной, текущей во всех направлениях массой. Причем я и осознавал себя этой безликой массой. Даже принятие мной любого моего имиджа терпело неудачу, так как он через несколько мгновений растворялся в этой самой массе. Я просто не мог его удержать, так как текучесть просто смывала ее из моей сконцентрированности внимания, а само внимание спонтанно расконцентрировалось. Да и ходить с напряженной мыслью о себе что ты - это Миша - тоже было абсурдным. Я просто не мог удерживать в своем внимании долгое время незначительную мысль как о себе самом, так и о чем бы то ни было. Но ведь, даже будучи никем, все равно как -то о себе думаешь. Я столкнулся с проблемой вообще невозможности о себе думать никак. Эта прозрачная масса окутывала мое тело и голову, делая меня безликим, а мое самоощущение - этим выпуклым взглядом из безликого тела, и мне ничего не оставалось, как с болью идти к моим личным вещам и вспоминать себя через свое прошлое отношение к окружающим меня предметам. Это отношение вспыхивало во мне, в моей голове, но опять гасло, смываемое этой массой. Чтобы вспоминать себя, приходилось быть в постоянном движении и поиске. Но ведь такое воспоминание себя тоже нельзя назвать нормой. Я не знал, что делать, как остановить мне эту сыпучесть и текучесть моего существа, которые, несмотря ни на что, не изменили меня ни во всех моих физических, ни в психических, для внешнего мира, параметрах. Единственным недостатком можно было считать иногда проявляющуюся нерешительность в обращении к людям, часто усиливающуюся как собственным комплексом, так и приходящим - внушенной голосами. Но была и свобода действий. Все равно делать что -то было надо. Для мысли одновременно предоставлялась безудержная свобода. Никто ведь не видел, о чем я думаю. Разве что иногда в некоторые моменты моего состояния в городе я замечал, что люди на меня не так смотрят. В это время у себя над головой и плечами я чувствовал хоть и легкий, но внушительный полевой ком по моему и бесформенный, искажающий форму моего тела, моих контуров.
Свобода мышления ни к чему не приводила. Я продолжал чувствовать и душевную боль и голоса. Вскоре я стал замечать что- то что я у себя считал умом лишь бесплодные попытки моего ума применить законы духовной жизни для разрешения той внутренней ситуации в которую я попал. Все внутренние краски стали исчезать, и мое внутренне существо стало становиться прозрачным. Иногда исчезала и боль, но малейшая попытка расслабиться немедленно из правого полушария вызывала многозначительный язвительно комментирующий или недоговаривающий комприинформацию голос Павитрина. Вместе с уверенностью, что никто не знает о чем я думаю - я видел это по лицам людей, я был уверен, что остальные свидетели моего состояния, чьи голоса я тоже слышал, также знают обо мне все и слышат меня в любую нужную им минуту. Комплексы мне стали делать даже грубости от некоторых голосов. На периферии моего поля я видел такую нежную его вибрацию, что стал бояться ездить в общественном транспорте из-за того что при малейшем неудобстве иные пассажиры чаще всего говорят не душе неловкого человека, а его внешнему облику, который, надо полагать, изменяют размеры причиненного им неудобства. Отсутствие границ своего существа делало меня центростремительно все более и более ранимым.
