-Нина Михайловна, я не готов,-печально сказал я ей. Но Нина Михайловна Меньшикова была своим человеком.
-Ты же знаешь?
-Да!
-Марш на урок и никаких "не могу".
Я влетел в класс. После моих слов "урок окончен, получившие оценку- ко мне на стол дневники" над классом поднялась теплая волна:"-У-у-у!"
-Умница!-вогнала меня в краску Нина Михайловна. И я чувствовал что так оно и есть. Рассказывая ребятам о климате в Казахстане, я рассказал им о трех обугленных солнцем девушках, которые, будучи в экспедиции и уйдя за бархан в туалет, не смогли найти дороги назад, о чем слышал, служа в армии. Рассказывал я им и об увиденном и услышанном в Алма-Ате. Эти рассказы весомо активизировали их уставшее от программы внимание. О конспектах мне сказала даже не Нина Михайловна, а их классный руководитель Светлана Васильевна мягко и с улыбкой сказав "все-таки". Человечность для меня была пряником, отказать которому я не мог.
С биологией было иначе. Мой первый конспект был признан лучшим учительницей школы, совмещавшей обязанности нашего методиста. Лучшим и по количеству и качеству информации. На незначительные отходы от классической формы она даже не обратила внимания, как и на отсутствие слов "а теперь, ребята, я перехожу к основной части урока", которые и стали краеугольным камнем наших дальнейших отношений. К моему великому сожалению, я не сказал их во время первого урока. Ее приказной тон отвернул меня от написания их дальнейшем, в результате чего все остальное, отходящее от формы, стало вопиющим безобразием, с которым необходимо стало бороться, начиная от вторжения в ход урока, кончая вызовом руководителя практикой. То что у большей частью окаменевших на ее уроках учеников научные термины стали обиходными после 4 моих, а полупустой журнал наполнился положительными оценками, она замечать не хотела. Снял напряженность конфликта мой вопрос -кто она?-Друг или враг? По биологии я получил тройку. Не обошлось и без курьеза. Чувствуя душой близость к людям и искренне желая им помочь, я не осознавал восприятие ими своих способностей, являющихся просто зрением и памятью. Внешне я уступаю своему возрасту лет на 5-6, когда и больше. А внутренне и подавно. Первый анализ урока моего товарища начался с меня.
-Ты не видишь детей, треть не слышишь того, что говоришь, фраза ... не имеет смысла, говоря ..., ты хотел сказать ..., но сказал неправильно, растянул вступление, скомкал конец, забыл о дневниках. Моя оценка-твердая тройка.
Парень был солидным, моим ровесником. Одевался и держал он себя как кадровый учитель сельской школы. Я разбил его для него беспощадно. Методист, обрадованная тем, что ей не надо говорить, также как и моей серьезности, закончила мой анализ одним-двумя дополнениями. Все, посерьезнев, замолчали. В его глазах был страх. Засмеялся он при встрече со мной на улице после приветствия лишь через два года.
Душа требовала друга. Поклонницы у меня были. Но я искал безоглядности в отношениях. Звали ее Вика. Училась она на пятом курсе другого факультета. Что-то нежное и пацанячье сквозило из ее глаз.
-Я - петух, но миролюбивый,- сказала она мне в одну из наших первых прогулок.
Спорт продолжал оставаться моим Богом. Саша Гостев ушел из института и теперь работал на двух работах, одной из которых был физкультурный диспансер, где он выполнял обязанности сторожа. Там был небольшой физкультурный зал, но с зеркалами и тренажерами, куда Саша и предложил мне ходить заниматься. Куда я и повел Вику.
Ее реакция была молниеносной. Мячи она хватала, как-бы обрывая их полет. Я поражался и ее цепкости. "Худобу откормим",-думал я. Но это осталось лишь мечтой. В такой финал я отказался бы поверить в начале этих отношений, расскажи мне кто о нем. Мой статус парня требовал инициативы в отношениях. Я не отказывался от него. Но я надеялся и на внимание и с ее стороны. Рассказав ей в первый вечер о своих проблемах в отношениях с людьми, я обозначил проблему как непонимание людьми меня, подобное непониманию многими Рерихов в свое время.
Первый вечер прошел со смехом над ее цирковым дебютом. Был он и в другие вечера. Но уже не таким чистым, так как у меня накапливалась боль. После каждой встречи у меня было такое опустошение, что мне становилось плохо. "Что она делает?"-думал я. А она ничего особенного не делала. Она просто считала в свою пользу, пользуясь тем, что я счет блоков своей души, отданных ей, не вел. У меня и в мыслях не было этого делать. Я просто не был этому обучен. Я был обучен обратному. "В присутствии человека нельзя говорить о нем в третьем лице", -говорил мне отец. Воспринималось не только правило, но и ценность каждого человека и его имени не менее, чем его личность. Сам же отец не только учил нас открытым и честным отношениям. Он сам в годы застоя, спасая человеческие судьбы, отказывал прокурору области и обкому в закрытии дела, из-за чего поздними вечерами, возращаясь домой с работы, был вынужден держать пистолет в кармане, вытащенным из кобуры.
