— Откуда вы знаете? — Тураеву не терпелось поскорее войти в дом.
— Так разве ж обручальное кольцо не видно? — встряла в разговор бабушка в спортивных брюках и потрескавшихся лакированных туфлях. — Хлыщ-то этот белявый такой, ресницы поросячьи. А плащ у него — цвета морской волны, заграничный. Кашне — чистый шёлк. Вежливый хлыщ-то, хоть и коммерсант. Дверь подержал, пока я проходила. Тут кольцо и заметила…
— Понятно.
Тураев посмотрел на часы. До предполагаемого визита телевизионщиков оставалось двадцать пять минут, и следовало поторопиться.
— Меня кто-нибудь проводит до квартиры Илоны?
— Да вот, Лукинична.
Толстуха указала на пенсионерку, безразлично курившую в сторонке. Одета Лукинична была лучше всех — в чёрную бархатную юбку и серый велюровый пиджак. Только кривые, опутанные венами ноги под капроновыми чулками и высокие каблуки старомодных туфлей сильно портили картину.
— Что Илона наделала-то? Украла где-то или подралась?
— Тайна следствия. Не имею права разглашать, — произнёс Тураев магические слова, и его оставили в покое.
На ступеньках в самом подъезде резались в карты все тёплые компании мужчин-пенсионеров. При появлении Лукиничны с Артуром они проворно спрятали свои монтировки. Лукинична кивнула им, давая отбой, и дедушки, сменив гнев на милость, расступились.
— Четвёртый этаж у неё. Вызовем лифт, а то ноги болят, — сказала Лукинична.
Артур, вынужденный согласиться, быстренько подсчитал, сколько драгоценных минут он потеряет в ожидании.
— Каблуки замучили меня, а ведь к такому костюму какую попало обувь не наденешь. Туфли ещё со стариком моим покупали, а он умер в восемьдесят третьем году. Пятьдесят восемь ему было — до пенсии не дожил. Облавы в бане испугался…
Лукинична шумно дышала, привалившись к стене кабины, а Тураев прикидывал, что он скажет Илоне Имшенник, когда та откроет дверь. В чём можно обвинить девушку, если она сама — жертва? Шеф на её желание уйти с работы отреагировал безобразной сценой. Да ещё отнял автомобиль и права, учинив, по сути, произвол. Наверное, следует сообщить о самоубийстве Субоча и поинтересоваться, из-за чего произошла ссора.
Не всякая женщина готова делиться своими сердечными делами с первым встречным. Но если душа жаждет мести, Илона может пооткровенничать. А вдруг она уже знает о трагедии? Надо сформулировать цель визита так, чтобы Илона, не задав лишних вопросов, сама рассказала как можно больше. Правда, бывало и так, что покинутые дамы, узнав о смерти возлюбленных, начинали не ликовать, а каяться. Они выдирали собственные волосы клочьями и плохо понимали, о чём их спрашивают.
— Прибыли! — торжественно провозгласила Лукинична. — Вот пятнадцатая квартира. А здесь наша Марья Васильевна живёт…
Тураев между делом оценил материальное положение соседей. В пятнадцатой квартире дверь железная, под лакированной вагонкой. А в четырнадцатой — деревянная, обитая потёртой кожей и дерматином. Если Илона не захочет открыть дверь, Тураев не сможет заставить её сделать это.
— Тихо что-то… — Лукинична прислушалась. — А то у неё постоянно компании гудели. Последний раз позавчера Марья жаловалась. И вот третий день — тишина. Даже радио на кухне не играет.
— Сейчас проверим.
Тураев позвонил, утопив кнопку, похожую на квадратную льдинку. Прозвучала заливистая трель, но в квартире никто не шевельнулся. Тураев повторил попытку и получил тот же результат. Звонок лишь немного всколыхнул мёртвую тишину. Да, именно мёртвую, потому что за годы службы Артур научился кожей чувствовать ЭТО безмолвие.
— Нету её дома. Видать, в загуле.
Лукинична почесала пальцем подбородок, заросший седыми кустиками, и дыхнула на Тураева дешёвым табаком.
— Вы номер телефона нам оставьте. Когда Илонка промелькнёт, мы известим. Что сто раз ездить — далеко ведь…
— Одну минуту!
Артур, не отметая сходу предложение старухи, всё же нажал на ручку двери, одновременно поворачивая её.
— Ого, да здесь открыто! Может, Илона с бодуна крепко спит?
— Кто её знает! — Лукинична от изумления приоткрыла рот. — Вот, не догадалась-то дверь проверить! Вы в квартиру пойдёте или нет?
