– Поймите, мы не можем уйти, пока не обследуем всю квартиру, это наша работа. Сюда едут эксперты, им предстоит найти улики, ведь здесь везде могли остаться следы убийцы, а вы вредите нам. Да, да, – повысил он голос, почувствовав, что задавит ее логикой и авторитетом. – На полу, где вы сидите, на предметах, которые вы трогали, повсюду могли остаться следы, которые помогли бы нам найти преступников. Но вы этому помешали…
– Я? Как?.. – стало доходить до нее, что она не права.
– Вот вы сидите, а под вами, может быть, остался отпечаток обуви преступника… (Опешив, Элеонора поднялась на ноги и уставилась в пол.) Не видите? Кровь размазана по полу от вашего платья, вы уже навредили нам своим безумным поведением. Неужели вам все равно, найдем мы убийц вашего сына или они продолжат гулять на свободе?
– Что вы такое говорите? – промямлила она, по инерции всхлипывая. – Мне все равно, мне? Нет! Как можно!.. Я хочу… я требую найти…
– В таком случае покиньте квартиру. Вас определят в больницу, успокоят, вы полежите там пару дней…
– Не могу, – вымолвила шепотом она. – А мой Илюша?.. Он здесь один будет… совсем один…
– А вашим Илюшей теперь будем заниматься мы, здесь он не останется, поверьте. – Павел протянул ей руку. – Сейчас подъедет целая бригада, вы будете только мешать, давайте вашу руку… Вот и хорошо. Идемте… Элеонора Геннадьевна, а ведь вы тоже можете помочь нам.
– Я? Могу? Как это?
– Скажу. Но сначала ответьте, ваш сын доверял вам?
– Конечно! – механически произнесла она. – У нас с Илюшей были доверительные отношения, он все рассказывал мне.
Ее уверенность достойна восхищения, лишь бы разочароваться не пришлось, как часто бывает с самоуверенными родителями, но сказал он другое:
– Раз так, вы облегчите нам задачу. Пока будете находиться в больнице, вам придется собраться с силами и за это время вспомнить все связи вашего сына: с кем он дружил, с кем враждовал, какие неприятности с ним случались, когда и почему Илья был недоволен, расстроен, зол… Это очень важно, понимаете? Вплоть до чисел. Помните, от вас зависит успех наших поисков.
– Да… слышу… обещаю… – тихо, словно в трансе, произнесла она.
К этому времени они вышли в прихожую, где их дожидались, сидя на пуфиках, доктор с медсестрой. Терехов подвел к ним мать убитого и убедил:
– Элеонора Геннадьевна пришла в себя, больше такого не повторится. Поезжайте… позвоните завтра мне – куда, в какую палату устроите ее.
– Лучше я позвоню, когда она в себя придет, – предложил доктор. – Со своей стороны обещаю держать на контроле ее самочувствие.
– Идет, – согласился Павел. – Спасибо, доктор.
Медсестра приобняла Элеонору за плечи и повела к выходу, что-то чисто по-женски шепча на ушко, но та, переступив порог, вдруг обернулась:
– А вы… вы обещаете найти?
– Мы сделаем все, что в наших силах, – не пообещал он, не мог этого сделать по объективным причинам.
Элеонора наверняка услышала то, что хотела, кивнула и вышла из квартиры. Вскоре с характерным скрипом закрылись двери лифта, потом он поехал вниз, а Павел с облегчением вздохнул и вернулся в комнату. Никто не спросил, мол, как там бедная мама убитого, он сам отчитался:
– Ее увезли. Что-то наши коллеги задерживаются.
– Так это же только у нас комплекс паровоза, – заворчал под нос Феликс, рассматривая коллекцию фарфоровых фигурок величиной с палец на полке застекленного шкафа-витрины (под названием «горка») черного цвета, то ли это ангелы с крылышками, то ли феи, не очень понятно. – Мы все бросаем и несемся впереди других, нам же надо первыми к трупу пробиться, как будто он убежит. А эти другие спокойно и выпили, и закусили, и пообщались… Веник, сфоткай эти фигурки и шкафчик подробно.
В ту же секунду раздался бодрый незнакомый голос:
– В данном случае неуместно говорить «добрый вечер», поэтому просто… здравствуйте.
В дверном проеме стоял молодой человек, если Веня упитанный, то этот паренек кругленький, аккуратненький, такими бывают отличники в школе, опекаемые без меры мамой, которая кормит сытно, вкусно и много. И такой чистенький, что на первый взгляд казалось, будто его долго мыли с мылом, отчего розовые щеки лоснились, улыбка светилась, а наглаженная одежда сияла, как в рекламе моющих средств. Но если серьезно, он произвел приятное впечатление, эдакий обаяшка, тем не менее явление вызвало закономерное недоумение, у Феликса непроизвольно вырвалось:
