— Ты
наглый, —
весело
ответил тот, —
а я наглых люблю.
Это
было не
объяснение,
конечно.
Думаю, Антонин
и сам толком
не понимал,
чем его
зацепил Том и
что в нем
было такого
особенного.
Однако
вечерами
Риддл стал
все чаще
сидеть в общей
гостиной с
Долоховым,
Руквудом и
еще кем-нибудь
из
старшекурсников.
Обычно он не
встревал в их
разговоры,
просто молча
слушал или
устраивался
поудобнее в
кресле и читал
какую-нибудь
книгу.
Но
мне при этом
все чаще
казалось, что
это не Риддл
примазывается
к их
компании, а
они —
непонятно
отчего — стремятся
быть рядом с
ним.
***
Мое
собственное
сближение со
странным однокурсником
началось с
чистой
случайности.
В
первые
учебные дни я
постоянно
путался в коридорах
и лестницах,
которые
вечно норовили
привести
куда-нибудь в
другую
сторону.
Спускаясь после
чар с
четвертого
этажа в
подземелье —
на первый в
жизни урок
зелий — я
свернул не туда
и опоздал.
Урок
уже начался,
когда я
влетел в
класс. Все
места были
заняты. Чтобы
не
привлекать к
себе лишнего
внимания, я
быстро
плюхнулся на
первую парту
и только тут
заметил, что
моим соседом
оказался Риддл.
Он сидел в
полном
одиночестве
за столом,
аккуратно
разложив
перед собой
инструменты,
и читал
учебник.
Мне
не очень
понравилось
такое
соседство, но
подумать об
этом как
следует было
некогда,
потому что
профессор
Слагхорн, наш
декан —
низенький
пухлый человечек
с буйной
соломенной
шевелюрой и пышными
усами, — уже
хлопнул в
ладоши,
призывая
всех к
тишине.
Забавно
потирая
толстые ручки,
он заявил,
что сейчас
продемонстрирует
нам малую
толику
потрясающих
возможностей
зельеварения.
После
чего, пыхтя,
склонился
над
аквариумом в
углу и достал
из него...
крупную и
донельзя
возмущенную
жабу.
А
дальше
началось
представление.
С поразительной
ловкостью
удерживая в
руках вырывающееся
земноводное,
Слагхорн
вливал ей в
рот то увеличивающее
зелье, от
которого
жаба с громким
кваканьем
раздувалась
до размеров парты,
то
уменьшающее —
и она
съеживалась
до
спичечного
коробка,
после чего ее
приходилось
ловить всем
классом. Пара
капель из неизвестной
бутылочки — и
жаба стала
ярко-розовой
в пупырышек,
из другой — и
она вдруг
начала
пускать пар и
свистеть, как
чайник. В конце
Слагхорн
завел
граммофон и,
напоив жабу веселящим
зельем,
заставил ее
так забавно прыгать
по столу и
разевать рот
под музыку,
что весь
класс чуть не
падал от
хохота. Сам
же Слагхорн,
заложив
большие
пальцы рук за
отвороты
жилета,
покачивался
в такт музыке
и подпевал
глубоким
баритоном:
Figaro
qua, Figaro la,
Figaro
su, Figaro giu.
Bravo,
bravissimo,
bravo,
bravissimo,
a
te fortuna non manchera,
non
manchera...
— Non manchera! —
торжественно
закончил он,
раскинув руки,
и
раскланялся
под
аплодисменты
класса.
К
концу того,
самого
первого
урока — мы еще
немного
поучились
варить
"простенькое",
по словам
профессора,
зелье для лечения
чирьев, — я был
твердо
уверен, что
зельеварение
— лучший и
самый
интересный
предмет на
свете. У меня
было такое
хорошее настроение,
что я даже на
Риддла
посмотрел
совсем иначе,
и он
показался
мне не таким
уж отвратительным.
Кроме того,
хоть и полукровка,
он почему-то
чувствовал
себя с разделочной
доской куда
увереннее
остальных, и
я против воли
обратил
внимание на
то, как легко
двигаются
его руки с
ножом.
Впрочем, в какой-то
момент он
вдруг уронил
весы и сам
засмеялся
собственной
неловкости, а
я — опять-таки
против воли —
ответил на
его улыбку.
Потом он еще
пару раз о
чем-то меня
спросил — как
лучше
сделать то
или другое, — и
очень внимательно
следил за
моими
движениями,
держа нож на
весу, а потом
воспроизводил
их плавно и
точно.
Смотреть на
это было интересно,
и я сам не
заметил, что,
заглядывая
вместе с ним
в учебник, с
жаром
обсуждаю способы
измельчения
змеиных
зубов.
Розье,
естественно,
разозлился
из-за того, что
я весь урок
просидел с
Риддлом, и
потом не
разговаривал
со мной. На
следующем
занятии по
зельеварению
он потащил
меня к себе
на "галерку",
но мне
показалось,
что уйти
будет некрасиво
и обидно для
Тома. Я
остался на первой
парте. В
конце концов,
то, что Риддл
полукровка,
еще не дает
мне права
отступать от элементарной
вежливости.
