Я поднимаюсь. Из руки течет кровь. В небе нарастает гул моторов. Летят новые самолеты! Я бросаюсь бежать к лугу.
Японцы бомбят дорогу. Я мечусь, не зная, где спрятаться. У меня кружится голова. Руку печет как огнем. Когда же наступит пробуждение от этого кошмара?
Незадолго до наступления ночи я вижу вдалеке деревню и ускоряю шаг.
Здесь царит странная тишина. Темно, двери домов распахнуты, на улицах валяется разломанная мебель. Чуть поодаль я замечаю трупы: четверых крестьян проткнули штыками. В домах не осталось ни одной животинки, ни одной рисинки, ни одной соломинки в печах. Японцы сначала перебили жителей, а потом подчистую ограбили их жилища.
У меня нет сил идти дальше. Я вхожу в пустую хижину. Вспомнив старый рецепт Матушки, посыпаю раненую руку остывшей золой и обматываю куском ткани, оторванным от рубашки. Опускаюсь на пол, прислоняюсь к остывшей печи и заливаюсь слезами.
Утром меня будит чудовищный грохот. Что-то кричат на незнакомом языке мужские голоса.
Открываю глаза.
Надо мной стоят солдаты с ружьями наперевес.
Пекин взят.
Мы получили приказ прочесать местность в поисках шпионов и раненых китайских солдат. Всех их следует казнить.
Утром солдаты обнаруживают подозрительного незнакомца. Связав ему руки за спиной, они приводят его в центр деревни. Он одет как студент, но костюм явно велик ему. Задержанный не поднимает головы и хранит вызывающее молчание.
Солдаты заряжают винтовки.
Лейтенант Хаяси, который вместе со мной командует операцией, жестом приказывает им подождать.
— Вы всегда хвастались фамильной саблей шестнадцатого века. Мою выковали веком позже и дали ей имя, назвав «косарем голов». Сейчас я покажу вам ее в деле.
Солдаты возбужденно цокают языками и переговариваются, предвкушая бесплатное развлечение.
Хаяси становится в самурайскую позу — ноги раздвинуты, колени согнуты (он выучил ее по старинным эстампам) — и заносит саблю над головой.
Пленный медленно поднимает глаза.
Я едва не теряю сознание.
— Подождите!
Кидаюсь к молодому человеку, стираю с его лица следы грязи и копоти — и вижу родинки, похожие на слезинки.
— Не трогайте меня! — кричит она.
— Женщина! — восклицает Хаяси, убирая саблю в ножны.
Он отталкивает меня, опрокидывает задержанного на землю и сует руку ему в брюки.
У меня останавливается сердце. Это она! Что она делает здесь, в этой деревне? Когда покинула Маньчжурию?
— Женщина! — подтверждает возбужденный Хаяси.
Девушка отбивается, издает пронзительные вопли. Он отвешивает ей две пощечины, срывает туфли и брюки. Потом расстегивает пояс. Их окружают сгорающие от нетерпения солдаты.
— Прочь! Отойдите. В очередь! — приказывает он.
— Скоты!
Я бросаюсь на лейтенанта. Он поворачивает ко мне разъяренное лицо. Увидев нацеленный ему в лоб пистолет, Хаяси весело смеется:
— Ладно, вы будете первым. В конце концов, это ваша «находка».
Я не отвечаю. Он понимающе ухмыляется и шепчет мне на ухо:
— Это у вас впервые, не так ли? Если стесняетесь на людях, идите в тот храм, я покараулю.
Хаяси увлекает меня в храм на противоположной стороне улицы. Двое солдат приносят девушку, бросают ее на пол и выходят, мерзко хихикая.
Она дрожит всем телом. Я снимаю китель и прикрываю ее обнаженные ноги.
— Не бойтесь, — говорю я ей по-китайски.
Звук моего голоса приводит ее в смятение. Она смотрит на меня во все глаза. Безмерное страдание искажает ее лицо. Внезапно она плюет в меня и начинает кататься по земле с криком:
— Убей меня! Убей меня!
Хаяси стучит в дверь, я слышу его смешок:
— Лейтенант, поторопитесь! У моих солдат кончается терпение!
Я обнимаю мою китаянку. Она кусает меня в плечо. Мне очень больно, но я прижимаюсь щекой к ее щеке. Я плачу и шепчу ей:
— Прости меня, прости меня…
В ответ она истошно выкрикивает:
— Убей меня, прошу тебя! Убей! Не оставляй меня жить!
Из-за двери слышен голос Хаяси:
— Лейтенант, почему так долго? Не будьте эгоистом!
Я выхватываю пистолет и прижимаю дуло к виску китаянки. Она поднимает ко мне лицо. Страх исчез из ее глаз. Теперь она смотрит с привычным безразличием — как на площади Тысячи Ветров.
Я вздрагиваю и чуть сильнее нажимаю пистолетом.
