Влажность была чудовищная, еще больше, чем днем. На стекло оседала мелкая, взвешенная в воздухе водяная пыль. Симаков включил «дворники», и они заходили из стороны в сторону, стирая влажную пленку, а вместе с ней и останки разбившихся о стекло насекомых.
— Что приуныл? Гадаешь, кто сидел в машине? — спросил он и сам же ответил: — Я и сам этого не знаю. Нет у нас стопроцентной уверенности. След есть, а уверенности нет. Пока нет.
Я так и не понял, хитрит он или говорит правду, и, точно прочитав мои мысли, Симаков добавил:
— Если бы я даже знал, кто крутил баранку этой машины, вряд ли тебе сейчас сказал, так что не забивай себе голову.
— Но почему? — не выдержал я.
— Видишь ли, иногда человека выдает случайно брошенный взгляд, одно неосторожное слово, а после сегодняшнего инцидента преступник будет особенно внимателен. Он может искать встречи с тобой. Нам нельзя рисковать.
Мне нечего было противопоставить его логике, и все же я возразил:
— Ну а если я сам узнаю его имя, что тогда?
— Вряд ли у тебя это получится, — спокойно парировал он.
Пожалуй, это был самый сокрушительный удар по моему самолюбию.
— Ты не обижайся, просто у тебя слишком мало исходных данных. — Последние слова он произнес не так официально, как прежде, но мне это было уже безразлично. — Учти, от того, насколько естественно ты будешь держаться, зависит многое, если не все. Будь валютчиком, спекулянтом, обменщиком квартиры — кем угодно, но о деле постарайся забыть. Выброси его из головы. Завтра у тебя выходной. Ты абсолютно свободен. Отдыхай, купайся, загорай…
Совсем не к месту на ум пришли строчки из маминого письма, где она рекомендовала мне делать то же самое. Сговорились они, что ли?
— Постараюсь, — сказал я не слишком бодро для человека, которому перепал внеочередной выходной день.
Один за другим мы сделали два крутых поворота, успев дважды сменить направление почти на сто восемьдесят градусов, и вновь вышли на прямую.
Симаков молчал, давая мне возможность освоиться в новом для себя качестве. А может, ждал, чтобы я выложил ему все, что скопилось на душе за последние полчаса. Если ждал, то напрасно. Я ушел в себя, как черепаха под панцирь, и не испытывал ни малейшего желания высовываться наружу.
Кто спорит, он мой начальник, к нему стекается вся информация, ему видней. В интересах дела он может менять ход операции, может держать в тайне имя преступника, может вовсе вывести меня из игры — это его законное право. Обижаться тут не на что — какие могут быть обиды? — но ведь и меня можно понять. Досадно сознавать, что после стольких усилий тебя берут за ухо и, точно нашкодившего первоклашку, отводят в сторонку, чтобы не путался под ногами у взрослых…
В стороне от дороги показались огни автозаправочной станции.
— Здесь я тебя высажу, — сказал Симаков, съезжая на обочину. — Доберешься городским транспортом. — И по установившейся традиции спросил: — Вопросы имеются?
— Имеются.
— Слушаю.
— А связь, Игорь Петрович? — схитрил я. — Как будем поддерживать связь?
Но он лишил меня и этой, последней, надежды.
— Никак и ни под каким видом. Ты что, не понял? Мы же условились — ты абсолютно свободен. — Он протянул руку. — Ни пуха тебе, Сопрыкин. И пожалуйста, никакой самодеятельности. До завтра.
— До завтра, — ответил я замогильным голосом.
— Ну-ну, не вешай нос, лейтенант. Ты сделал все, что мог, даже больше. — И уже когда я открывал дверцу, добавил: — Готовь, Сопрыкин, рамку. Благодарность тебе объявим по управлению.
К остановке, мягко покачиваясь на рессорах, подкатил темно-желтый «Икарус».
Я вскочил на подножку, бросил в кассу пятак и сел на свободное место. Автобус тронулся.
Езды до центра было минут двадцать — двадцать пять, и от нечего делать я уставился в окно, откуда на меня смотрело собственное отражение — хмурое лицо с пасмурно сведенными бровями. Прав Симаков — надо учиться держать себя в узде, по такой физиономии можно читать, как по открытой книге.
Я попробовал улыбнуться, но лучше б я этого не делал — выражение стало еще свирепей.
«Что приуныл? — подал голос мой неизменный оппонент и собеседник. — Радоваться надо, дурачок. Сам слышал, благодарность объявят, поработал на совесть, чего еще человеку надо?! Или у тебя нет личных проблем? Взять ту же Нину…»
