Ночь я провел в сарае.
Это была кирпичная, примыкающая к дому постройка, сухая и теплая. Внутреннее ее убранство состояло из сваленной в углу пустой стеклотары, двух стульев, тумбочки и стола. Стену украшало старое, побитое оспой зеркало в тяжелой резной раме.
Пока я болел, Нина из жалости оставляла меня в доме, предоставив в мое распоряжение мягкие диванные пружины, но теперь, когда я выздоровел, она деликатно напомнила о поставленном с самого начала условии и переселила меня в сарай. Здесь было бы даже уютно, если б не тусклая, свисавшая с потолка лампочка и раскладушка, на которую и указала мне Нина, прежде чем пожелать спокойной ночи.
Погасив свет и забравшись в постель, я долго ворочался с боку на бок, а когда глаза наконец начали слипаться, заказал себе сон без сновидений.
Действительность превосходила самые смелые фантазии — добавлять к ней что-либо было лишним.
Разбудил меня солнечный луч, ненароком проникший сквозь узкую дверную щель.
Зажмурившись, я с минуту лежал неподвижно, витая где-то на грани между сном и реальностью. В памяти обрывками всплывали дождь и навес, беседка, залитая лунным светом, и точно камертон, отозвавшийся на верно взятую ноту, внутри возникло легкое, ни с чем не сравнимое чувство радости. Оно росло и ширилось, вытесняя последние остатки сна, и вскоре заполнило всего, с головы по самые пятки. Отбросив одеяло, я вскочил с раскладушки.
Было уже девять. На тумбочке, у изголовья, рядом с пачкой анонимных писем лежал ключ от входной двери, а под ним записка.
В помещении стоял полумрак. Лампу включать не хотелось. Я распахнул дверь и, как был, в одних трусах выбежал на яркий дневной свет.
На четвертушке вырванного из ученической тетрадки листа было написано:
«Позвони. Буду ждать. Н.».
Я перечитал записку несколько раз. Что-то в ней было не так. Я не сразу понял что. И только присмотревшись, обнаружил, что именно: буква Н стояла под чуть более острым углом, нежели остальные буквы в строке, а линия обрыва проходила слишком близко к тексту.
Курс криминалистики еще не окончательно выветрился у меня из головы: очевидно, это было не все, что написала Нина, а только часть — остальное она по каким-то соображениям уничтожила и уже после подставила Н, чтобы обозначить конец. Может, там было что-то важное? Ну конечно, было!
Я снова перечитал записку, осмотрел ее с обратной стороны и вернулся в сарай.
На столе лежала тетрадка. В ней не хватало как раз одной страницы.
Остальное было делом техники. В косых лучах лампы — для подобных операций искусственное освещение сподручней — я сравнительно легко прочел недостающие в записке строчки, они отпечатались на бумаге благодаря нажиму ручки и твердой поверхности стола.
«Какой длинный день впереди, — писала Нина. — И так не хочется уходить». Там было еще что-то, густо зачеркнутое, чего я, как ни старался, не разобрал.
Размахивая тетрадкой и насвистывая что-то из Оффенбаха, я взлетел по ступенькам, дернул дверную ручку, постучал в окно, потом сообразил, что в доме никого нет, и еще некоторое время бестолково крутился между сараем и домом в поисках ключа, зажатого в собственном кулаке…
