Федор Константинович скорее всего не знал о показаниях Божко, но если допустить, что ему из другого источника — от той же Щетинниковой, например, — стало известно, кто был виновником гибели отца, то у него имелись все основания желать смерти Георгия Васильевича… Неожиданный оборот, но, признаться, я верил Тихойванову и не допускал мысли, что Волонтира убил он. Почему? Во-первых, потому, что уже знал имя убийцы. Другая причина в способе, которым был убит Георгий Васильевич. Способ этот исключал элемент случайности, свидетельствовал о трусости (убийца дождался, когда Волонтир заснет, а потом пустил газ), цинизме преступника, а Тихойванову эти качества явно не присущи.
Любые два факта в принципе можно как-то увязать друг с другом, выстроить правдоподобный логический ряд, объясняющий поступки и действия всех участников этой истории. Скажем, разве нельзя предположить, что братья в годы войны были связаны с Щетинниковой некой условной тайной или обязательством, а в январе этого года пришел срок исполнения. Известно, что Нина Ивановна умерла от сердечной недостаточности, но ведь ее могли намеренно довести до критического состояния. Много ли надо больному человеку: острое объяснение, ссора — вот сердце и подвело. Дав волю фантазии, допустим, что в ее смерти виновен Волонтир. Красильников же, узнав об этом, убил Георгия Васильевича из мести; правда, в таком случае его со Щетинниковой должны были связывать особые отношения: месть — дело нешуточное. Что ж, возможно, и связывали. Что мы знаем об их отношениях? Да ничего. Они могли быть совершенно другими, нежели представлялось Тамаре, Тихойванову, всем нам. Во всяком случае, т е о р е т и ч е с к и могли быть другими. Чем, спрашивается, не версия? Есть мотивы, соблюдена последовательность событий, и все же… все же я не мог принимать ее всерьез. Кто знает, может быть, потому, что в ней не оставалось места Тане — таинственной приятельнице Игоря, знакомство с которой он так настойчиво отрицал.
Из архивного дела было выписано все, что так или иначе касалось Георгия Васильевича, но этого явно не хватало. Нужны были свидетели, участники процесса, и самым идеальным в этом плане, на мой взгляд, являлся адвокат, защищавший в суде интересы Дмитрия Волонтира. Им был бывший член областной коллегии адвокатов, а ныне пенсионер, Яков Александрович Аронов.
Они приближались к обитой железом двери.
В который раз приходилось проделывать этот путь! Он знаком до мельчайших подробностей: вот пятно протаявшего у порога снега, вот ребристая решетка для чистки обуви, вот кнопка, на которую надо нажать, чтобы открылся глазок, их увидели и впустили внутрь.
Красильников безучастно наблюдал, как конвоир проделывает эту несложную процедуру. «Ему что?! Отведет, перекурит, вечером — домой, а каково мне?» — и мельком подумал: хорошо, если бы можно было поменяться. Конвоиром стал бы он, Красильников, а заключенным — прапорщик в отутюженной форме. Власть, что ни говори, дает много преимуществ, в том числе веру в себя. А сейчас ни в чем другом он не нуждался больше, чем в душевном равновесии, в твердости и уверенности, но обрести их не мог — не находил способа. Смутно догадываясь, что надежд на благополучный исход практически не осталось, Игорь вопреки здравому смыслу не хотел в это верить и всеми средствами старался скрыть свою слабость и если не чувствовать себя, то хотя бы выглядеть на встречах со следователем собранным, готовым к отпору. Он придавал этому большое значение, но вынужден был признать, что с каждым разом играть невозмутимость и твердость духа становится все труднее. Все чаще простые, невинные на первый взгляд вопросы застигали его врасплох, выбивали из колеи, а каждый его хитрый, заранее выверенный и тщательно обдуманный ход вопреки ожиданиям пропадал впустую, не спасал, а скорее еще больше затягивал петлю.
У кого не сдадут нервы?! Отмалчивался — плохо, начинал говорить — еще хуже: путался в мелочах, сам себе противоречил и в результате шаг за шагом сдавал позиции. А ведь, казалось, предусмотрел все: еще в день ареста, отъезжая от ателье в милицейской машине, он, поборов первый испуг, заранее распределил роли, разработал сценарий. Действие первое: невзирая ни на что, отрицать свою вину, дать понять, что им попался не слабачок, готовый распустить нюни при виде милиционера, а сильный и умный человек, который будет защищаться до последнего. Был и второй вариант, на случай, если все же припрут к стенке: признаться, но свалить все на неосторожность, случайность — с кем не бывает? По его расчетам, такая развязка должна была устроить обе стороны. Следователь будет доволен тем, что удалось раскрыть преступление, и он тоже внакладе не останется. Много не дадут — умысла-то не было, — а уж два-три года отсидит, не растает. Хорошего, конечно, мало, да ведь сухим из воды все равно не выбраться. Он даже представлял себе, как в колонии станет налаживать работу по оптической части. Ничего, не пропадет, с его-то специальностью! В заключении тоже хватает людей с плохим зрением, он предложит свои услуги, и, может, все еще обернется сравнительно благополучно.
