— Вечером восемнадцатого Игорь поссорился с Федором Константиновичем. Вы не подскажете, хотя бы в порядке предположения, из-за чего могла произойти эта ссора?
— Понятия не имею. Отношения между ними настолько запутаны…
Логвинов оторвался от протокола и, отложив ручку, подвигал пальцами.
— Еще один вопрос, Светлана Сергеевна, — сказал он. — Скажите, когда вы видели сына в последний раз?
Он не ожидал услышать что-то мало-мальски интересное, но Светлана Сергеевна удивила его:
— Девятнадцатого января.
— Девятнадцатого? — Логвинов мгновенно прикинул в уме: по словам жены, Игорь в тот день в половине девятого ушел на работу. Заведующий ателье подтвердил, что он пришел без опоздания, к девяти, и никуда не отлучался. А во время перерыва Красильников уже был арестован. — А вы не путаете, Светлана Сергеевна?
— Да нет, не так уж давно это было.
— Вы говорили, что отобрали у него ключ. Он что, пришел наобум, ведь вас могло не оказаться дома?
— Я работаю через день, и он отлично знает график моих дежурств, тем более что был у меня в гостях то ли шестнадцатого, то ли пятнадцатого.
— И в котором часу он пришел?
— Утром, не было еще девяти. Сказал, что на улице его ждет такси. В руках у него был пакет.
— Пакет? Большой?
Красильникова развела руки:
— Ну, размером со среднюю хозяйственную сумку. Довольно большой. Он сказал, что оставит его у меня. Был возбужден, взволнован. Я заподозрила неладное, потому что всегда жду от него подвоха, и спросила, что в пакете. Он замялся, ответил, что мне это знать не обязательно, пусть полежит, а вечером он его заберет. Тогда я схватилась за обертку, но Игорь успел вырвать сверток и, не попрощавшись, ушел.
— Вы не разобрались, что в нем было? Может быть, на ощупь?
— Что-то твердое, с прямыми гранями, похожее на коробку…
Два часа, как он сидит у следователя, а тот не исписал и половины страницы, все слушает. «Скаргин, кажется, — припомнил Федор Константинович фамилию, а вот имя и отчество, как ни старался, вспомнить не мог. — Серьезный, по всей видимости, человек, внимательный. Может, и разберется».
Воспользовавшись заминкой в разговоре, Тихойванов мысленно посетовал, что оказался не в состоянии сказать о зяте ничего путного, так за восемь лет и не постиг его характера.
В войну, пожалуй, проще было: не то что за восемь лет, в считанные дни, а то и часы успевал и познакомиться с человеком, и привыкнуть к нему, и сродниться, доверять, как брату, и, случалось, как брата, потерять. Одно слово — война: жизнь и смерть, солдатская спайка, зависимость от товарища, чей локоть вплотную к твоему… А что, разве сейчас иначе? Разве люди перестали зависеть друг от друга? Да нет, так же связаны, и друзья есть, и враги, как прежде, только что название у врага другое — хамство, подлость, равнодушие, и ранят они иначе — не тело, а душу…
«Чем же ему помочь? — подумал он. — И рад бы, но чем?»
— А теперь, Федор Константинович, вспомните, пожалуйста, что произошло между вами и Игорем в последнюю вашу встречу, когда вы праздновали восьмую годовщину свадьбы дочери, — попросил следователь и прибавил, улыбнувшись: — Только постарайтесь не взваливать всю вину на себя.
Тихойванов удрученно взглянул на полную окурков пепельницу и решил, что курить еще одну папиросу неприлично.
Просьба следователя заставила вернуться к тому, что уже много дней тяжелым грузом лежало на сердце: он вспомнил вечер, такую же, как и здесь, пепельницу на столе, Игоря, вошедшего с мороза с бутылками под мышкой, возившуюся у плиты Тамару…
Федор Константинович помог зятю разгрузиться, поставил шампанское на сервант, водку — на стол и, задымив «Казбеком», полез за шахматами.
Ничто не предвещало чудовищной ссоры, разразившейся получасом позже. Игорь ходил по комнате в приподнятом настроении, насвистывал какую-то мелодию, дочь была весела и добродушна. Слегка пожурив мужа за то, что он, не дождавшись, когда будет накрыт стол, открыл бутылку «Пшеничной» и налил две рюмки, себе и тестю, она освободила угол стола для шахматной доски, достала третью рюмку и тоже налила водки.
От батареи парового отопления несло жаром, под потолком горела пыльная старая люстра с оторванными стеклянными подвесками, за белым от мороза окном чуть слышно свистел ветер. Федор Константинович раскрыл доску и начал расставлять фигуры.
