В какой-то момент мне удалось разлепить веки, и тотчас что-то больно резануло глаза. Я застонал. Вероятно, меня услышали, потому что свет погас и пространство заполнилось серыми размытыми пятнами. На их фоне постепенно, как на бумаге, сунутой в проявитель, возникло лицо мамы.
«Ты?» — удивился я.
Она молча сняла с себя теплый пуховый платок, накинула его мне на грудь и укоризненно покачала головой.
«Как же так, Володя?.. — Губы ее оставались неподвижными, но я отчетливо слышал голос, который невозможно спутать ни с каким другим. — Ты совсем себя не бережешь… И писем от тебя нет. Обещал писать часто. Я жду, жду… Как же так, Володя?»
«Разве ты не получила телеграмму?» — хотел возразить я в свое оправдание, но мама заторопилась.
«Ладно, сынок, я ведь не упрекаю… — Черты ее лица стали терять определенность. — Ты все же выбери минутку, напиши, как устроился, где питаешься…»
Лицо стало уплывать куда-то в сторону. Я пытался остановить, крикнуть что-то вдогонку, но поздно. Мама исчезла.
Очнулся я оттого, что арктический холод сменился каракумской жарой. С меня ручьями лил пот. Едва ворочая распухшим, шершавым, как наждак, языком, я попросил пить.
Передо мной появился стакан с осевшими на дно ягодами малины. Его держала девушка в легком ситцевом халате. Лицо, охваченное ореолом волос, взгляд больших карих глаз показались мне смутно знакомыми.
— Вы кто? — спросил я у нее.
— Молчите… У вас жар, сильный жар…
Вспомнил: ну конечно, это Нина, только совсем другая, больше похожая на ту, с фотографии двухлетней давности.
— Который час? — прохрипел я.
— Половина первого.
Я не поверил.
— Половина первого ночи, — повторила она и протянула градусник. — Поставьте, надо измерить. Час назад было под сорок…
— Да ну? — вяло удивился я, изо всех сил сопротивляясь обволакивающей необоримой дреме.
— …тридцать девять и четыре… «скорую» хотела вызывать… испугалась… лекарство…
Голос становился все тише, пропадал, снова появлялся, и я, потеряв всякую способность к сопротивлению, погрузился в черную бездонную пропасть…