Этой ночью я наконец-то усадила себя за стол, чтобы написать в журнал L’Officiel давно обещанную статью-эссе.
– О чем? – спросите вы.
И я отвечу:
– Об очень богатом мужчине, в которого вы по-настоящему влюбились. Ничего, правда?
Я подошла к полукруглому окну своего номера, закурила и, отодвинув тяжелую штору вправо, как бы наново охватила взглядом офигительный вид Гардоне-Ривьеры. Все впереди было залито неосязаемой и бесконечной синевой. Озеро Гарда и небо над ним слились бесшовно и неотделимо. Вспомнился Иркин романс и ее голос, чем-то неуловимо похожий на голос Анны Герман:
Ни о ком, ни о чем. Синева, синева, синева.
Ветерок умиленный и синее-синее море.
Выплывают слова, в синеву уплывают слова.
Ускользают слова, исчезая в лазурном узоре.
В эту синюю мглу уплывать, улетать, улететь,
В этом синем сиянье серебряной струйкой растаять,
Бормотать, умолкать, улетать, улететь, умереть,
В те слова, в те крыла, всей душою бескрайней врастая...
Возвращается ветер на круги своя, а она
В синеокую даль неподвижной стрелою несется,
В глубину, в вышину, до бездонного синего дна...
Ни к кому, никуда, ни к тебе, ни в себя не вернется.
Здесь, на самой верхней части склона холма, в доме, где когда-то жил, сочинял, любил и страдал поэт Габриель д’Аннуция, а теперь разместился роскошнейший отель Dimora Balsone всего-то на пять апартаментов, в синий-пресиний и солнечный полдень, под радостные крики чаек мы и поставили крест на наших, так хорошо развивавшихся по первости, отношениях с моим другом, очень богатым мужчиной, банкиром Дмитрием. Он вышел ко мне на веранду, провел самыми кончиками пальцев по моей загорелой, особенно нравившейся ему скуле.
Дима умел формулировать. Он сказал:
– Ты – femme fatale. То есть свободная, независимая, смелая. А это не вписывается в мое представление о жене. Меня бы устроила непокорная покорность, но на подобное... ты не потянешь. Не взойдешь. И этим когда-то разрушишь один из двух главных, в моем понимании, жизненных стандартов.
Я внимательно и спокойно смотрела на Диму. Я предвидела финал нашей повести, от того даже с интересом дослушивала заключительные слова. Он говорил мягко, нежно и безвозвратно:
– Итак. Ты когда-то, рано или поздно, разрушишь семью. Первый и главенствующий стандарт.
– А второй? – спросила я, поймав себя на мысли, что еще не понимаю, что это все – со мной. Что сейчас закончится разговор, мы мирно соберем вещи, пока еще лениво и праздно разбросанные по комнатам, сядем в его самолет и приземлимся в Москве уже знакомыми незнакомцами. В самолете мы будем легко что-то обсуждать, я принесу его любимый зеленый чай с медом, свернусь калачиком в кресле и положу голову на его плечо, как всегда, но уже по-другому. Теперь моя душа будет придавлена будто гранитной плитой и боль станет безмолвной, не будет сил кричать. Его встретит шофер, на чье место он сядет и на привычной бешеной скорости умчит в «его-наш» дом. Меня же посадит в другую машину. И я попрошу отвезти меня к маме.
– Он, второй стандарт, ни к тебе, ни ко мне не относится.
– Хорошо, но все-таки?
– Стандарт сексуальной ориентации.
Я улыбнулась одними глазами.
Он, не переигрывая, искренне сказал:
– Какие у тебя глаза!.. Можно я их поцелую?
– Можно, – сказала я. – Но это уж точно к окончательной разлуке.
Я суеверна. Я просила не дарить мне часов. Дима тогда меня не послушал...
Села за стол. Раскрыла компьютер. С минуту всматривалась в синеву экрана и привычно, не глядя, побежала пальцами по клавиатуре.
...А в сущности, зачем же уходить от вот этих самых очень богатых мужчин? Не стоит же врать самой себе, что яхта, вилла на Лазурном Берегу, вылеты из Внуково-3 на собственном самолете, отделанном изнутри деревом и кожей и рассчитанном всего на тринадцать человек, последняя модель Vertu за почти семь тысяч евро со специальным клеймом «special edition» в руках, ключи от мощной и дорогой машины, в которой все сделано по индивидуальному заказу и, наконец, дом в две тысячи квадратных метров на все такой же заветно-желанной Рублевке, вам не интересны.
