– В-четвертых, Стив Махони, – докладчик упрятал еще один палец. – Я слышал, он и по жизни такой комик. Ходит по Беверли-Хилз на руках и кушает гамбургеры от «Макдоналдса». И не для рекламы, а для удовольствия…
При новом упоминании «Макдоналдса» в желудке Курочкина противно забурчало. Хобби неведомого комика по жизни ему отчего-то не понравилось. Неожиданно Дмитрий Олегович подумал, что и террорист Сорок Восьмой, пожалуй, не был бы от этого в большом восторге. Для снайпера человек, в любую секунду готовый пройтись на руках, – трудная мишень. Метишь в голову, а попадаешь в пятку.
– И в-пятых, фишка сезона, – пахнущий одеколоном докладчик сложил все наличествующие пальцы в кулак. – Сам Брюс Боур в сопровождении своей супруги!…
– Своей вдовы, – удовлетворенно заметил серебристый хек. – Шеф уж боялся, что его в Лос-Анджелесе придется отлавливать, и тут вдруг такой визит доброй воли. Сам – и к нам, прямо барашек на заклание. Хороший был артист этот Брюс.
– Настоящий профессионал, – согласился наодеколоненный. – Золотой фонд Голливуда. Могу спорить, что президенты выразят потом соболезнования.
– Наш – вряд ли, – сказал серебристый. – Наш кино не очень любит, он все больше настольный теннис… А американский – почти стопроцентно выразит, проверено. Когда Тони Кинга хоронили, Госдепартамент даже выпускал специальное заявление, я в «Московском листке» читал…
– И что там Госдепартамент заявил? – полюбопытствовал пахнущий одеколоном.
Серебристый хек наморщил лоб, пытаясь вспомнить.
– По-моему, что и обычно пишут, – наконец, проговорил он. – Смерть вырвала из наших рядов. Выдающийся актер. Память потомков… Строчки три в общей сложности.
– Про Брюса напишут больше, – с уверенностью предрек пахнущий одеколоном «Ле-Крезо». – Строк пятнадцать как минимум. Я вчера вечером нарочно его «Неукротимого» пересматривал. Копия тряпочная, рамка дрожит, звук как из подвала, переводчика, поганца, я бы своими руками удавил. Про цветопередачу и не говорю. И все равно – на Брюсе глаз отдыхает. Умел ведь парень на средних планах так работать, как Слаю с Арнольдом и не снилось. Каждый жест, каждый поворот головы – все у него был просчитано…
– Почему это только на средних планах? – удивился серебристый. – А крупнячки ты что, в расчет не берешь? Помнишь «Флорентийского сокола»? Двадцать минут монолога – одни только глаза. Куда там твоему Брандо в «Апокалипсисе»! И, главное, все на нерве, на нерве… О-ох, до чего классный был мастер. Талант, от бога.
Дмитрий Олегович обратил внимание, что оба разговаривают о Брюсе Боуре уже как о покойнике, несколько забегая вперед. Должно быть, этот Сорок Восьмой и впрямь был мастером своего дела, и появись он здесь… Курочкин старательно стал гасить тревожные мысли, краем уха прислушиваясь к происходящему киноразговору.
– Талант, не спорю, – говорил наодеколоненный, пожимая плечами. – Мастер, не спорю. Но в «Соколе» у него была не лучшая роль. Там у него все-таки не нерв был, а голая истерика. Двадцать два очка, небольшой перебор.
– Не перебор, а самое то, – увесисто возразил серебристый хек и мотнул головой в сторону гоблинов-охранников, словно бы призывая их в свидетели. – За перебор бы ему сроду Оскара не дали, за роль-то второго плана. Не забудь, там Альраун шел у него в конкурентах, и он-то своего бы не упустил. Садовника в «Катастрофе» Аль здорово сыграл, стильно, но наш Брюс, покойник, его обставил…
– «Катастрофа» – угарная вещь, – вновь не выдержал молчания все тот же компьютерный гоблин. – Мы с мужиками в Зарядье на спор считали, сколько раз будет ржачка за десять минут. Десять раз и было! А когда бомба в унитаз попала, я вообще улетел… Очень четкий там был садовник, с гранатометом: забегает в супермаркет – и бац! бац!…
Грозный взгляд серебристого помешал гоблину поделиться впечатлениями: споткнувшись об этот взгляд, гоблин поперхнулся, умолк и уставился в пол.
– Брюс, конечно, сыграл сильнее, чем Альраун, – задумчиво произнес пахнущий одеколоном. – Но роль-то у него получилась не киношная, а театральная.
– Само собой, – не стал спорить серебристый. – Только это ему не в минус, а в плюс. Он, между прочим, специально у Страсберга уроки брал, по системе Станиславского.
