2. Серафима Андреевна Обнорская, стародавняя соперница Мордвиновой, даже сумевшая отбить у неё мужа на год, обещала, если верит ученому бородачу Георгию Степановичу, убить Мордвинову, отомстить, стало быть, за то, что та разоблачила поддельность самых трогательных мест в её мемуарах под названием «Осенние думы».
3. Если «Быстрицкая», секретарша Удодова Валентина Алексеевна и сестра-хозяйка тетя Аня активно участвовали в дограбеже квартиренки погибшей Мордвиновой, то ни главврач Нина Викторовна, ни медсестричка Аллочка, ни Удодов не позволяют себе опуститься столь низко.
4. Володя, шофер… Ревнивая нерасписанная его жена Виктория. Володя мастер на все руки. Он объявился в квартирке эстетствующего Георгия Степановича именно в тот момент, когда я возилась в ванной, и глянул мне в глаза с немалым интересом. Можно принять это за обычную заморочку парня, который привык нравиться, можно счесть, что он по каким-то особым своим соображениям решил явочным порядком осмотреть новую уборщицу…
5. Удодов уверяет, что в те дни, когда Мордвинова оформляла ему дарственную, он находился в больнице… Проверить бы… Но одно ясно: Удодов лгал, когда говорил, что Мордвинова могла сама встать и включить кипятильник. Он не мог не знать, что последний месяц перед смертью она лежала со сломанной ногой. Не могла не знать этого и главврач, вся такая из себя аккуратненькая, с весьма продуманным макияжем и веткой белой ранней сирени в вазочке… Кто ещё мог знать об этом? Медсестричка Аллочка? А как без нее?
Из странностей увиденного-услышанного: почему Удодов терпит скандальные сцены ревности, что устраивает неведомая мне кондитерша? В Доме, где более всего должна цениться респектабельная тишина… Неужели эта Виктория вовсе незаменима? Или что? Удодов сам ухлестывет за ней?
Себе в плюс записала золотыми буквами на голубой лазури небес: вела себя точно по разработанной роли «Наташи из Воркуты» с её замедленной реакцией, вялотекущим интересом к окружающей действительности, несомненным трудовым энтузиазмом.
Понимала: с точки зрения любого здравомыслящего человека я кажусь совсем полоумной, ибо занялась каким-то путанным, неподъемным делом. Во имя некоей Правды забросила простые, приятные радости жизни, как-то: одеться с умом, покраситься, встать на высокие каблучки и пройти по весенней улице, и объявиться в компании друзей-однокурсников, которые именно в эти дни обычно собираются вместе, чтоб повеселиться, повспоминать былое и прочее…
И ещё я успела подумать вот о чем: может, для того, чтобы не разбираться в себе, в собственном мире, я с такой жадностью хватаюсь за чужие жизни, страсти, обиды и прочее? Как другие хватаются за рюмку? Сигарету? Наркотик?
Наверное, если бы не усталость, потянувшая мое тело куда-то на дно темного, бархатного колодца, я бы додумалась до чего-то существенного…
… Утро следующего дня в Доме ветеранов началось с «урока ревности». «Дюймовочка» Аллочка ссорилась с высокой, полногрудой, черноокой молодой женщиной прямо в вестибюле, у всех на виду.
— Думаешь, я ничего не вижу? Думаешь, это тебе все сойдет? — низким, вязким, красивым голосом интересовалась черноокая, тоже в белом халате, белом высоком поварском колпаке, до самых темных бровей. — Лезть к чужому мужику! Клеиться! И не стыдно? Драться мне с тобой, что ли?
— Боишься, не удержишь? А? — ехидничала медсестричка, посверкивая зубками в коварной улыбке. — Думаешь, пирожными да пирожками его навсегда приворожила? Да ты фригидная! Без вкуса и запаха! Вот и заводишься с пол-оборота!
Дежурная тетя при вешалке только всплескивала руками и пучила в испуге глаза, увещевала шепотом:
— Кончайте, девки! Как вам только не совестно! Народ кругом! Стыдоба-то какая!
Но молодые женщины не унимались, и уже дошло до прямых оскорблений. Медсестричка Алла обозвала кондитершу, специалистку по торту «Триумф», как я успела о том догадаться, — «липучкой», «грудастой нахалкой». В обмен же получила «тихую стерву» и ещё кое-что похлеще… И их опять ничуть не смущало, что пробегающие мимо сотрудницы все слышат. И лишь внезапное появление директора Дома в светлом костюме, пахнущего свежим одеколоном, оборвало перебранку. Он же посмотрел на одну, другую жестким взглядом и насмешливо спросил:
