— Должен уехать и уеду в этот выходной. Хотя если бы был поблизости… Но — должен. Хода назад нет.
— Куда ж это?
— В Таджикистан. Ну и, конечно, бабочек поснимаю и прочую мелочевку. Ключ от квартиры отдаю тебе. Ты же должна где-то жить в качестве Штирлица?
— Я почти сняла уже комнату…
— Дай отбой.
— Михаил, ты — золото…
— Знаю. Другие — нет, не убеждены. А то бы орденок на ленточке повесили.
Под вечер следующего дня он мне доложил:
— Влез в доверие к Вите Удодову по уши! Отщелкал ему двадцать пять кадров. Завтра отнесу. Про тебя говорил… Представил как девицу трезвую, но небольшого ума. Без замаха девицу.
— Правильно. Пойду обрабатывать свою сводную сестрицу. Это ж она Наташа из Воркуты.
— А если не согласится?
— Убедю. Постараюсь. Костьми лягу.
Вообще-то я не была до конца уверена, что моя провинциалочка легко согласится сыграть свою роль в приключенческом сюжете. Девица она замедленных реакций, патриархальных представлений, что можно, что нельзя, а что нельзя ни в коем случае. Но, с другой стороны, она вряд ли захочет портить со мной отношения.
Я пришла домой, позвонила на дачу, где она с матерью огородничала у богатенькой старушки, которая хотела питаться овощами только со своей земли. Договорились встретиться.
Наташа появилась с улыбкой, веселая, загорелая, её светлая челочка отливала атласом:
— Ой, как там хорошо! У нас домик отдельный! Но нам там только до осени. Мама хочет в Грецию. Там работники нужны. Там долларами платят.
— Ты часто в Москву ездишь?
— А зачем? На даче природа.
— У тебя паспорт с собой?
— С собой, в сумке. А что?
Я начала издалека, перечислила особенности и трудности своей журналистской работы, подчеркнула значимость каждой заметки, где автор выступает против аморального поведения молодежи, бичует безответственность тех молодых людей, которые пьют, употребляют наркотики, хулиганят.
— Это же все ужасно? Ты так думаешь? — спросила Наташу.
— Ясное дело. — поэтому уверена, ты готова помочь мне.
— Чем смогу… А как?
— Мне надо поселиться в студенческом общежитии. Ну будто я приехала поступать или подруга чья-то. Мне надо посмотреть, как там живут, как юноши и девушки проводят свое время. Чтобы написать все по правде. Чтобы помочь было тем, кому нужно.
— А что я делать должна?
— Ничего. Мне от тебя нужен только твой паспорт. Я с ним пойду туда. Со своим не могу. Я должна прическу сменить. Одеться, как ты. Чтоб никто не узнал.
— Ой, как интересно! Я тебе тогда все отдам воркутинское! И сережки, и юбку, и кофту! Раз такое дело-то! И цепочку с крестиком бери! Бери, бери, у меня ещё одна, серебряная есть и такой же крестик!
— Ой и бедовые мы с тобой девки, Наташа! Надо бы отца поблагодарит лишний раз.
— И верно! Бедовых девок в свет пустил! Со мной поедешь или я тебе все привезу?
— С тобой. Но ты и матери ни слова.
— Поняла.
— И ещё одно: в Москве не появляйся до двадцатого июня. Я тебе сама позвоню, когда будет можно.
— Раз надо — не высунусь с дачи.
— Теперь я тебя расспрошу про Воркуту, про школу, где ты училась, про детсадик, про дом, где жила…
— Давай, начинай…
… Глянула в окно, где сияло чистотой и невинностью голубенькое майское небо, почикала ножницами по воздуху и резанула… К моим ногам слетела длинная светлая прядь…
Михаил, как ему и было велено, сидел на кухне, допивал кофе и продолжал считать мою затею по меньшей мере необдуманной. У двери, в прихожей, уже стояла его командировочная тяжеленная сумища, где основное место занимали фотопринадлежности, включая три фотоаппарата и фоторужье.
— Вхожу на подиум! Музыка! Гляди!
— Мать честная! — воскликнул он то ли в восхищении, то ли в досаде. Во что себя превратила! Глухая провинция! Не жалко волос-то?
— Не-а. Немножко.
— Ох, Татьяна, Татьяна… И куда лезешь на свою голову! Не женское это дело!
— Ага! Женщине пристало лишь прозябать на задворках жизни. Без претензий.
— В последний раз спрашиваю: ты хоть понимаешь, куда лезешь? Там уже целых два трупа. Или три.
— Не каркай! Но если я уже и волосы изуродовала во имя правды значит, ходу мне назад нет.
Он поднял с пола свою сумищу…
— Знаешь, почему ты затеяла все это? Потому что без любви живешь, без настоящей, кондовой любви, чтоб до скрежета костей и поломки челюстей.
