Большая приемная канцелярии юридической фирмы Бена Хехта и Горфинкеля, разделенная пополам стеклянной стеной, гудела в этот ранний час как пчелиный улей. Посреди центрального прохода были выгорожены небольшие кабинки для отдельных служб.
Какой-то клиент встал при виде входящего Бена.
— Мой компаньон сейчас вас примет, — бросил Бен на ходу, не задерживаясь.
Чувствовал он себя как побитая собака. Хотел поскорее запереться в своем кабинете, чтобы никого не видеть и не слышать. Два потрясения, пережитых им сегодня одно за другим, задели глубинные струны его души.
Секретарша вбежала следом.
— Мистер Смитсон ждет вас в приемной, — сообщила она.
Бен остановился как вкопанный и непонимающе повернулся к ней. Она смешалась под его взглядом, непривычным и грозным. Личная приемная была частью святыни Бена и никто не смел туда входить без его личного позволения.
— Он очень настаивал, — оправдывалась секретарша. — Сказал, что договорился с вами, но немного опередил вас… Я думала, что правильно делаю…
Бен толкнул двери в приемную, делая вид, что не замечает клиента. Тот, однако, поднялся и вошел за адвокатом в его кабинет, словно это было в порядке вещей. Бен Хехт с сердитой миной старательно закрыл за своим клиентом двери. Тот без приглашения уселся в одно из глубоких зеленых кожаных кресел.
— Слушаю вас, мистер Смитсон? — произнес Бен, словно никогда и не слышал ни о каком Сиднее Джерми.
Опершись локтями на огромный письменный стол, Бен всматривался в своего гостя с напряженным вниманием и убийственным презрением.
— Вы убили Каннингэма, — начал он, — чтобы отправить Гарри Уэста на электрический стул. За это двойное убийство, мистер Смитсон, я отправляю туда же вас!
Гость усмехнулся.
— Ах! Наконец-то вы все поняли, мистер Бен Хехт!
— К черту! — взорвался адвокат, которому было совершенно не до шуток. — Только официальные лица могут присутствовать при приведении в исполнение смертного приговора, иногда и члены семьи жертвы преступления. Я же знал от прокурора, что брат Лорин Смитсон будет присутствовать на экзекуции.
— У меня было на это право, — сказал Перси Смитсон, экс — Сидней Джерми.
— Я сейчас же звоню в полицию, — заявил Бен, протягивая руку в сторону телефона.
— Не утруждайтесь, — бросил Смитсон, отодвигая телефонный аппарат. — Я сам это сделаю, даю вам слово. Но перед этим я хотел бы обеспечить себе адвоката.
Бен поднял глаза, сбитый с толку неслыханной бесцеремонностью своего гостя.
— Ведь на публику это произведет очень плохое впечатление, если станет известно, что адвокат сам потребовал арестовать у себя в кабинете клиента, обратившегося к нему с полным доверием. Я даже полагаю, что это положит конец карьере такого адвоката.
Бен убрал руку.
— Вы имеете наглость считать меня своим адвокатом?
— А почему бы и нет? Вы ведь один из лучших, правда?
— Но эти два дела абсолютно несовместимы.
— Вы имеете ввиду дело Уэста? Оно окончательно закрыто, и при этом самым легальным способом на свете. Мои интересы, таким образом, не вступают в противоречие с интересами других ваших клиентов. Разве мне нужно напоминать вам эти факты?
Смитсон был уверен в себе, чувствовал себя на коне. Но все-таки крохотная искорка беспокойства блестела в его глазах.
— «Это опасный тип», — подумал Бен Хехт.
— Вы взялись за защиту самого низкопробного преступника и в состоянии отказать порядочному человеку, блюстителю справедливости, который избавил общество от ненужного и дорогостоящего судебного процесса? Вы нелогичны, мистер адвокат!
Брат покойной Лорин начинал раздражаться:
— Я убил Каннингэма, да, признаю, уничтожил опасное чудовище. Сделал это по двум причинам: прежде всего потому, что он убил мою сестру и, кроме того, как вам совершенно ясно, его появление на процессе спасло бы Гарри Уэста, истинного виновника. Видите ли, мистер Хехт, Лорин была существом абсолютной чистоты, невинности и наивности. Несмотря на все ваши усилия во время процесса, вам не удалось запятнать ее память, которая останется для меня дорогой и святой. Свет личности Лорин был выше всех ваших мошеннических штучек. И именно потому вы проиграли процесс. Хотите знать всю правду? Вы сами не верили в дело, которое защищали. Вы сами — отец молодой, восемнадцатилетней девушки, и именно о ней вы думали во время процесса, а не об этом извращенце Уэсте.
