“Независимая газета”, 9 марта 1991 г.
Везде, где имя переводчика не указано, перевод принадлежит автору этой книги.
Не стану давать конкретные рекомендации по выбору русскоязычных толковых словарей; неплохой их комплект представлен на уже упоминавшемся сайте academic.ru.
Хотя первым стал употреблять их в таком значении, может быть, и не он.
Есть и другие причины; в дальнейшем я еще вернусь к этой цитате, чтобы назвать их.
Конечно, не совсем мертвым. Некоторые из этих слов и выражений разнообразят наш повседневный язык, а кроме того, поскольку все это “не пустые слова”, они служат удобрением для души, смягчая и обогащая ее, а значит, и помогая нам лучше понимать то, что мы переводим.
Правда, у этих компаньонов наблюдается раздвоение смысла, что иногда тоже порождает путаницу, когда повествование ведется “на киношный манер”, в настоящем времени. “Умирает зайчик мой” – это означает, что зайчик скончался или еще только при смерти? “Наша команда побеждает в решающем матче” – то есть матч уже закончился и мы победили или игра продолжается и мы еще успеем проиграть? Можно назвать это дефектом нашей грамматической системы.
Кстати, этот произвольно выбранный абзац иллюстрирует и то небольшое (но в данном случае довольно существенное) удлинение текста при переводе, о котором говорилось выше: в оригинале он состоит из 114 слов и его объем составляет 748 знаков с пробелами, а соответствующие цифры для перевода – 133 и 911. Коэффициент увеличения объема текста здесь равен примерно 1,2.
Как всегда, исключение из этого правила (или, если угодно, его опровержение) легко найти у Льва Толстого. Вот фраза из “Войны и мира”, немного напоминающая тот самый анекдот о доме-музее Пришвина: “Когда он в первый день, встав рано утром, вышел на заре из балагана и увидал сначала темные купола, кресты Ново-Девичьего монастыря, увидал морозную росу на пыльной траве, увидал холмы Воробьевых гор и извивающийся над рекою и скрывающийся в лиловой дали лесистый берег, когда ощутил прикосновение свежего воздуха и услыхал звуки летевших из Москвы через поле галок и когда потом вдруг брызнуло светом с востока и торжественно выплыл край солнца из-за тучи, и купола, и кресты, и роса, и даль, и река, все заиграло в радостном свете, – Пьер почувствовал новое, не испытанное им чувство радости и крепости жизни”.
Заметьте, что в “хвосте” фразы снова происходит смена ударной гласной (в слове clings) на ту самую, которая доминировала в начале (I begin this way…), и это закольцовывает фразу фонетически.
А еще переводчица забыла, что у слова “общепринятый” нет сравнительных степеней.
Так же, как и в названии знаменитого романа Джейн Остин Pride and Prejudice (“Гордость и предубеждение”), – да и вообще эти парочки устроены похоже, с более длинным вторым элементом, дополнительной аллитерацией (в первом случае на “с”, во втором на “д”) и сменой ударной гласной.
Отдадим должное автору этой крылатой фразы – Михаилу Жванецкому.
Правда, относительно первого перевода категорически это утверждать нельзя; возможно, хлеба и рыбы пропали из него уже в советское время.
В этом слышится оттенок национальной гордости, который заставляет вспомнить слова Бернарда Шоу из предисловия к “Пигмалиону”: “Англичане не уважают свой язык и не стремятся обучить собственных детей правильно говорить на нем”. Согласитесь, что мы, носители русского, с успехом могли бы включиться в это заочное соревнование за титул самого косноязычного народа на свете и претендовать в нем если не на первое, то уж как минимум на одно из призовых мест.
Нельзя не оценить изрядную начитанность желтого пса, ведь безнадежно влюбленный Бенедикт – это персонаж комедии Шекспира “Много шума из ничего”.
Строго говоря, он начал соблюдать это правило примерно с 1980 года.
В грамматике прямая речь и диалоги считаются двумя разновидностями передачи чужой речи из четырех (две остальные – косвенная и несобственно-прямая речь), но я их объединю, потому что принципиальной разницы между ними нет.
В интернете можно почитать факсимиле прижизненного издания сочинений Пушкина и подивиться тогдашней пунктуации (а заодно и орфографии).
Поразительно, что в прижизненных изданиях пушкинской прозы встречается и такой способ “оформления” прямой речи!
Так называется замечательная, хоть и ужасно неполиткорректная книга Эдвина Эбботта, в которой рассказывается о жизни двумерных фигур на плоскости.
Иногда рассказчики и, соответственно, точки зрения на происходящее меняются и в пределах одной книги.
В начале книги о себе Гек так и говорит: “Вы обо мне ничего не знаете, если не читали книжки под названием «Приключения Тома Сойера», но это не беда. Эту книжку написал мистер Марк Твен и, в общем, не очень наврал. Кое-что он присочинил, но, в общем, не так уж наврал” (пер. Н. Дарузес). Однако же мистер Марк Твен предпосылает книге о Геке Финне свое “Объяснение”, где на голубом глазу заявляет, что и ее написал не кто иной, как он сам, а вовсе не Гек. Видимо, от привычки врать мистер Твен не избавился; а впрочем, кто сказал, что можно верить Геку Финну?
Выпадения гласных свойственны еще и поэтической речи – это удобный инструмент для организации правильного метра.
Стихи на многих европейских языках, в том числе и на английском, уже давно пишут совсем или в основном без рифмы, но здесь нам удобнее придерживаться традиционных взглядов на поэзию.
Сокращение от The Other Side, названия выдуманного Роджерсом суперкомпьютера.
О. Высотская “Осеннее утро”.
Strunk & White, The Elements of Style.
“Соскуча глядеть из окна на грязный переулок, я пошел бродить по всем комнатам. Вошед в биллиардную, увидел я высокого барина…” (“Капитанская дочка”).
Письмо Шервуду Андерсону от 22 сентября 1937 г., пер. С. Белова.
John Steinbeck, The Wayward Bus, Chapter 3; Douglas Adams, The Hitchhiker’s Guide to the Galaxy, Chapter 11.
Написано для участников школьного факультатива по художественному переводу.
