— Бессмысленно.
— Что бессмысленно?
— Жизнь.
— Твоя жизнь? Или моя?
— Вс… — начал он и тут же осекся, хватая ртом воздух.
— Ну вот! Ты довел себя до икоты, — сказала я ласковым голосом, которым, как я слышала, говорил и сам Уолтер, утешая плачущих детей.
Но вместо утешения я спровоцировала новый взрыв рыданий.
— Нет ничего бессмысленного, — заторопилась я, сменив тактику. — Ничего!
Но, не представляя, как продолжить это утверждение, я ощущала неловкость, словно врач, пытающийся исцелить рану, которую не видит.
Поначалу Уолтер не отвечал, а потом внезапно повернулся и склонил голову мне на грудь.
Так ребенок тянется к матери. Так муж тянется к жене.
И, будто мать и жена, я стала его успокаивать. Не раздумывая. Я прижала его голову к моей щеке. Я гладила его по волосам. Я шептала: «Тсс, ну же, ну».
Уолтер затих. Я подумала, что он заснул; но вскоре ощутила: его руки сомкнулись вокруг моего тела и стали ласкать меня, как никто еще не ласкал.
Господи Боже, и о чем я только думала? Что он не в состоянии причинить мне вред? Что вполне нормально, если брат ласкает сестру подобным образом?
Правда заключается в том, что я вообще ни о чем не думала. Я просто подчинилась некоему инстинкту, который дремал во мне всю предыдущую жизнь, а теперь пробудился и руководил мною. Я тоже ласкала Уолтера — как никого раньше не ласкала. Я не уловила, когда это началось, и не представляла, когда закончится. Мы оказались вне реальности, будто кто-то отделил нас от мира и поместил в особое пространство, где можно было действовать, не думая.
Пока Уолтер не начал стягивать с меня одеяло.
— Нет, — прошептала я.
Но он не остановился.
— Нет! — повторила я громче, пытаясь оттолкнуть его.
Однако Уолтер был сильнее меня. Через мгновение одеяла оказались на полу, а Уолтер уже рвал мою ночную рубашку.
— Уолт… — начала я, но Уолтер набросил на мои глаза сорочку и не давал сбросить ее.
— Разве ты не любишь меня? — прошептал он.
Я услышала, как его ботинки упали на пол; теперь он пытался раздеться. Однако он действовал только одной рукой, медленно и неловко, и вскоре, в неистовстве, забылся и снял с моего лица рубашку.
Все эти годы я звала его братом.
Но он — не мой брат. Он — …
Он пожирал меня глазами. И видел то, чего до сих пор не касался взгляд мужчины. Но он не походил на мужчину. Его рот стал мокрым. Он задыхался. Он походил на кошку, намеревающуюся начать трапезу.
Я хотела закричать, но зачем? Единственная помощь могла прийти от Дэвидсона. И как он будет оттаскивать от меня Уолтера?
Я молила:
— Уолтер! Пожалуйста!
Уолтер закрыл мне лицо волосами и тянул их так сильно, что я едва не задохнулась.
Я замолчала. Я боялась, что он меня поранит.
Тогда я не знала, какой смысл вкладывает Святое Писание в слово «одержимость». Я полагала, что это всего лишь замена слова «сумасшествие».
Однако Уолтер был одержим. Демон подменил его, овладел его желаниями и волей. Не тот демон, назначение которого — уничтожать невинность, доверие и надежду, но демоническое существо, которое вселяется в сумасшедшего и обращает его ко злу.
И он вселился не только в Уолтера, но и в меня.
Разве происходящее не стало адской пародией на мои собственные — пусть и невольные — мысли? Разве я, втайне от себя, не мечтала иногда о чем-то подобном и, пробуждаясь, не представляла на мгновение, что Уолтер — рядом? Я и жалела себя, и кляла собственную глупость — но не могла себя возненавидишь, ибо, страдая в одиночестве, я, как умела, следовала стезе нашего Спасителя и шла за ним, взвалив на себя крест. Он умер, дабы спасти мир, и смерть моего «я» ограждала от бед тех, кого я любила.
Однако меня лишили и этого утешения. Ибо к обуявшим меня ужасу и боли примешивалось — не могу отрицать — некоторое удовольствие. Извращенное, вроде черной мессы, издевательство над радостью, о которой я грезила.
Мало того, что Уолтер предал меня, свою жену и детей. Я тоже должна их всех предать.
Уолтер закричал. То был не его голос, но вой отчаявшегося чудовища. А потом он застыл совершенно неподвижно, и я подумала: демон исчез, оставив его бесчувственным или мертвым.
