— Садитесь, пожалуйста, и закройте дверь.
Я повиновался. Теперь нас окружала полная темнота.
— Спасибо.
Моему собеседнику пришлось снова сделать паузу. Пока он выравнивал дыхание, в его груди слышались жалкое посвистывание и хлюпанье.
— Я хотел бы побеседовать с вами, мистер Хартрайт, — продолжил он в конце концов. — Побеседовать о гении. Насколько я знаю, вы описываете жизнь Тернера?
Я не ответил, а ждал, чтобы он обнаружил свои истинные намерения до того, как заговорю я.
— Пожалуйста, мистер Хартрайт, — прохрипел он. — Вы должны мне помочь. Я больной человек. Каждое слово дается с трудом. Я не могу ими бросаться.
— Да, — произнес я.
— Замечательно. Мне довелось видеть его. Видеть кое-что, о чем вы больше ни от кого не узнаете.
— Каким образом? — спросил я. — И кто вы?
— Можете называть меня Симпсоном. Пока этого вполне достаточно.
— На самом деле вас зовут иначе?
— Разве имя, которое я сам себе выбрал, более реально, нежели то, которое дали мне родители?
«Он прав, — подумал я. — Разве Дженкинсон менее реален, чем Хартрайт?»
— Все это мне пришлось забросить много лет назад, — продолжал он, — когда неосмотрительность вынудила меня покинуть Англию. С тех пор я жил в Венеции, а если и приезжал сюда, то только под псевдонимом.
Он вздохнул — осторожно, чтобы не спровоцировать приступ кашля. Заговорив снова, он перешел на шепот.
— Вы слышите меня, мистер Хартрайт?
— Ну да.
— Мне легче говорить вот так, если вы не возражаете. Меньше усилий. И не нужно часто останавливаться.
— Хорошо.
— Так вот, — прошептал он, — вы понимаете, что человек в моем положении должен всегда соблюдать осторожность. Приходится добывать самые подробные сведения о своих компаньонах по путешествиям и при этом ничего о себе не сообщать. Кругом шпионы. Агенты. Вы понимаете?
— Да.
— И вот однажды я пересекал Альпы в Маунт-Кенис, и в карете моим спутником оказался субъект маленького роста, который сразу же возбудил подозрения. Он не произносил ни слова, если только с ним не заговаривали, а отвечал очень кратко. Большую часть времени он смотрел в окно и делал зарисовки, словно готовился к военной кампании.
И снова ему пришлось помолчать. Я был озадачен. Зачем он тратит силы, рассказывая мне все это? Неужели он думает, что я не наслушался бесконечных рассказов о нелюдимости и странностях Тернера?
— Пришлось потратить день или два, — снова заговорил незнакомец, — и я понемногу выяснил, кто он. Инициалы «Д. М. У. Т.» на его саквояже. Письмо, вложенное в его дорожный альбом. Краткие обмены репликами, когда он ненамеренно поведал о своем знакомстве с лордом Эгремонтом и большинством академиков.
С тех пор мы неоднократно путешествовали вместе. Конечно, я никогда не разговаривал с ним, а он не узнавал меня. Узнав, что я проник в его тайну, а он так и не сумел разгадать моих секретов, он пришел бы в ужас.
— Какие там тайны, — сказал я, — по крайней мере, у него.
Его голос стал совсем слабым, и ответ прозвучал как еле слышный вздох:
— О да! Великая тайна, мистер Хартрайт. Тайна гения.
Несмотря на холод, мою кожу обдало жаром.
— Я часто наблюдал за ним в Венеции. Иногда — когда он считал, что его никто не видит. Он был весьма примечательным человеком, я могу это засвидетельствовать. Поглядите из окошка на заре — и вот он, уже занят рисованием. Наймите гондолу для вечерней прогулки — и будь я проклят, если вы вновь на него не наткнетесь: рисует и рисует, пока последний луч солнца не погаснет. А потом — потом ему надо удостовериться, что солнце снова взойдет и завтра.
— Снова взойдет?
Мой собеседник опять помолчал. Мне пришлось стиснуть кулаки, иначе я бы просто вытряс из него дальнейшие слова. Он вдохнул воздух — медленно, осторожно.
— Вы же знаете, каковы солнцепоклонники. Их божество насыщается только кровью, а в противном случае приходит в ярость и не возвращается.
— Кровью!
— Я говорю про девочек, мистер Хартрайт. Осведомленные люди были в курсе. Я сам видел, как одну из них вытаскивали из канала: на голову наброшен капюшон, а на руках и лодыжках — следы веревки. Ее удерживали под водой, пока она не захлебнулась.
